Обермейер читал, стоя посреди комнаты. Нерич смотрел на его неуклюжую, нескладную фигуру и думал о том, что лишь обращение на «ты» напоминает теперь об их прежней дружбе. Остальное ушло. После каждой новой встречи Обермейер держался все официальнее и суше. При каждом удобном случае он подчеркивал свое превосходство, не имея к этому никаких оснований, старался показать себя хозяином положения и не терпел возражений.
— Далеко заглядывают твои земляки, — сказал Обермейер, прочтя письмо. — Поняли, что скоро единственным средством связи для них останется только радио. Ты снял копию?
— Да, конечно, — Нерич подал фотокопию письма.
Прежде чем возвратить оригинал, Обермейер сличил его с копией.
— Кстати, в отношении англичан тебе никаких указаний не дано?
— Ты же читал все письма!
— Да… Правильно. А как думаешь, зачем сюда пожаловал Ренсимен?
— Хм… — Нерич усмехнулся. — Это ясно каждому.
— Именно?
— Он приехал забить последний гвоздь в крышку гроба, в который уложили Чехословакию. После этого гроб можно тащить на кладбище.
— Ты прав, — заметил Обермейер и подумал: «Нерич рассуждает неглупо».
Обермейер сел и пригласил Нерича последовать его примеру.
По давней привычке, вошедшей в плоть и кровь, Обермейер расположился спиной к свету, и Нерич почти не видел его глаз, укрытых в глубоких впадинах. Свет лампы падал прямо на лицо Нерича.
Мориц пристально наблюдал за ним, раздумывая, почему это его друг за последнее время помрачнел и осунулся. И сейчас он явно не в своей тарелке. Конечно, Обермейеру наплевать на душевные переживания Нерича. Он заставит этого серба поступать так, как это выгодно Обермейеру. Нужно найти короткий способ активизировать Нерича и, как выразился штандартенфюрер, смелее направить его действия «в русло наших интересов». Нерич аккуратно передает белградские письма, и Обермейер полностью в курсе дел и интересов югославской секретной службы. Но этого теперь мало. Безусловно, у Нерича есть люди, с которыми он работает. Их надо использовать для гестапо.
Надеяться на то, что Нерич выдаст всю агентурную сеть, наивно. При соответствующем нажиме он, конечно, выдаст одного-двух агентов, а про остальных умолчит. И Обермейер не сможет его проверить. Надо попытаться использовать кадры Нерича «втемную».
— Вот что, дружище, — нарушил молчание Обермейер, — нет ли у тебя надежных людей, которые готовы пойти в огонь и в воду?
Нерич пожал плечами, думая: «Тут ты меня не обойдешь! Не выйдет!»
Обермейер ждал ответа, и глаза его говорили: «Не пытайся вывернуться, я тебя вижу насквозь».
Нерич отрицательно покачал головой.
— Если не твоих в буквальном смысле слова, то, может быть, найдутся просто надежные люди? Например, среди коммунистов с подмоченной репутацией.
Нерич снова покачал головой.
«Ну, погоди, — решился Обермейер, — сейчас я тебе преподнесу пилюлю», — и спросил:
— Скажи, дружище, какого это субъекта ты положил на днях в больницу?
Кровь прилила к лицу Нерича.
— Мы, кажется, не договаривались с тобой о том, чтобы я давал тебе отчет в моих личных знакомствах. Это мое частное дело! — произнес он, с усилием сдерживая негодование.
— Ха-ха! Частное дело! — рассмеялся Обермейер. — Мы не дети, Милаш.
— Почему ты говоришь так?
Злобная конвульсия передернула лицо Обермейера. Он ударил кулаком по столу.
— А потому, что этот тип коммунист! — прокричал он. — Мы должны уничтожать их, а ты взялся его лечить. Напрасно ты думаешь, что я ничего не вижу.
Нерич был бледен, как стена. Правая его нога выстукивала нервную дробь, он схватился за колено, чтобы унять дрожь.
«Спокойнее, спокойнее, — сказал он себе, напрягая всю свою волю. — Идти на ссору, на явный разрыв — опасно. Как знать, что взбредет в голову сумасбродному Морицу? Он на все способен».
— Что же вы молчите? — спросил Обермейер, переходя на «вы». Его тонкие губы крепко сжались.
Нерич, собравшись с силами, ответил спокойнее:
— Ты меня знаешь, Мориц, не один год и… должен понять, что при этом стиле отношений мы вряд ли найдем общий язык.
Обермейер промолчал. Кожа на его лбу сжалась гармошкой. Он шумно встал из-за стола и прошелся взад и вперед по комнате.
— Я не делал тайны из того, что отвез больного человека в больницу, — медленно проговорил Нерич. — Я привез его на глазах у всех… И если не я, кто-нибудь другой это сделал бы.
— Знаю, — бросил Обермейер уже не прежним вызывающим тоном.
— Скрывать, что он коммунист, я не собирался.
— Дальше.
— Но ты не знаешь, какие побуждения руководили мною. Я не меньше тебя ненавижу коммунистов… — Нерич умышленно старался говорить неопределенно, чтобы не выдать своих истинных мыслей.
Раздражение Обермейера улеглось. Он уже сознавал, что допустил излишнюю резкость. Разговор можно было вести иначе, щадя самолюбие Нерича и не обостряя отношений.
— Ты прав, — проговорил он, — люди, подобные Лукашу, могут пригодиться. Его надо хорошенько прощупать.
— Не возражаю.
— Если он сам непригоден для дела, то по крайней мере много знает. Лукаш — старый коммунист…
Нерич охотно соглашался с Обермейером… И как бы невзначай бросил:
— Я не против того, чтобы ты сам занялся им.
— Мне, конечно, сделать это удобнее, — улыбнулся Обермейер. — Значит, ты возражать не будешь?
— Нисколько.
Обермейер раскурил сигару и сел в кресло. Теперь он успокоился. Можно, пожалуй, похвалить друга.
— У тебя политика дальнего прицела, Милаш. Это умно.
Нерич пожал плечами. Он не мог догадаться, куда гнет Обермейер, и не знал, как отнестись к его словам. В таких случаях лучше промолчать.
— Ты, как я вижу, намерен закрепиться здесь прочно, — продолжал Обермейер.
— Надеюсь, это не охладит нашей дружбы, — усмехнулся Нерич.
— Разумеется. Ты и Берту отпустил неспроста.
Они дружно рассмеялись.
— Имеешь в виду взять другую горничную?
— Да.
— Вмешиваться не буду. Но я хочу тебе предложить вот что: женись. И поскорей.
Нерича передернуло.
— Я не совсем понимаю тебя.
Обермейер осторожно положил сигару в пепельницу, зажал руки между коленями.
— Женись на Божене Лукаш. Она представляет для нас немалый и вполне определенный интерес.
В груди у Нерича что-то оборвалось, в глазах потемнело. Может быть, он ослышался? Мориц собирается использовать его чувство в своих интересах, втянуть в эту черную бездну Божену. Какая низость! Подлость! Одна мысль о том, что в душу чуткой, правдивой Божены влезет сапогами такой страшный человек, как Обермейер, и начнет топтать ее волю, — эта мысль привела Нерича в неистовство. Он готов был закричать от обиды и боли.
— Что же ты молчишь? — спросил Обермейер, наблюдая за Неричем.
Тот поднял глаза и сказал как можно спокойнее:
— Не всякое твое желание я готов выполнить.
— Это не мое желание, это приказ штандартенфюрера СС, приказ гестапо.
Тот леденящий страх, который Нерич испытал в памятное утро в отеле «Империал», снова охватил его. Милаш взглянул в стеклянные глаза Обермейера и понял, что сопротивление бесполезно. «Боже, неужели можно пасть еще ниже, чем в тот день?» — мелькнула мысль. И с жалким усилием он произнес:
— Я подумаю.
Обермейер скрестил пальцы и подошел к окну.
— Что же, подумай, женитьба — шаг серьезный. Но смею надеяться, что свадьбу мы сыграем еще в этом месяце.
Нерич встал.
— Ты уходишь? — спросил Мориц.
— Да, — машинально ответил Милаш, — необходимо передать письмо. Я тороплюсь.
Обермейер подошел к столу, выдвинул ящик и, достав пачку денег, заранее приготовленных, протянул Неричу.
— У тебя могут возникнуть непредвиденные расходы.
Милаш густо покраснел. «Покупает Божену, — со стыдом и ужасом подумал он. — Нет уж, это слишком. Никогда!»
— Напрасная забота, я не нуждаюсь, — произнес он с оттенком высокомерия.
— А мы и не занимаемся благотворительностью. Это твой заработок. — Обермейер сунул деньги в руки Нерича. — Ты не перестаешь меня удивлять, Милаш. А мне бы не хотелось менять свое мнение о тебе. Нам еще придется поработать вместе. Ну, ну, не ломайся. Я ведь знаю, что лишние деньги никогда никому не мешали.