Обермейер шумно вздохнул и, поднявшись из-за стола, крупными шагами стал ходить по комнате.
Звонок известил о том, что явился посетитель. Обермейер взглянул на часы. Половина третьего ночи. Кто мог пожаловать так поздно? Вошел Нерич.
– Не ждал тебя. Садись! Что-нибудь срочное? – спросил Обермейер.
Нерич молча протянул ему очередное письмо, полученное из Белграда.
Обермейер читал, стоя посреди комнаты. Нерич смотрел на его неуклюжую, нескладную фигуру и думал о том, что лишь обращение на «ты» напоминает теперь об их прежней дружбе. Остальное ушло. После каждой новой встречи Обермейер держался все официальнее и суше. При каждом удобном случае он подчеркивал свое превосходство, не имея к этому никаких оснований, старался показать себя хозяином положения и не терпел возражений.
– Далеко заглядывают твои земляки, – сказал Обермейер, прочтя письмо. – Поняли, что скоро единственным средством связи для них останется только радио. Ты снял копию?
– Да, конечно, – Нерич подал фотокопию письма.
Прежде чем возвратить оригинал, Обермейер сличил его с копией.
– Кстати, в отношении англичан тебе никаких указаний не дано?
– Ты же читал все письма!
– Да… Правильно. А как думаешь, зачем сюда пожаловал Ренсимен?
– Хм… – Нерич усмехнулся. – Это ясно каждому.
– Именно?
– Он приехал забить последний гвоздь в крышку гроба, в который уложили Чехословакию. После этого гроб можно тащить на кладбище.
– Ты прав, – заметил Обермейер и подумал: «Нерич рассуждает неглупо».
Обермейер сел и пригласил Нерича последовать его примеру.
По давней привычке, вошедшей в плоть и кровь, Обермейер расположился спиной к свету, и Нерич почти не видел его глаз, укрытых в глубоких впадинах. Свет лампы падал прямо на лицо Нерича.
Мориц пристально наблюдал за ним, раздумывая, почему это его друг за последнее время помрачнел и осунулся. И сейчас он явно не в своей тарелке. Конечно, Обермейеру наплевать на душевные переживания Нерича. Он заставит этого серба поступать так, как это выгодно Обермейеру. Нужно найти короткий способ активизировать Нерича и, как выразился штандартенфюрер, смелее направить его действия «в русло наших интересов». Нерич аккуратно передает белградские письма, и Обермейер полностью в курсе дел и интересов югославской секретной службы. Но этого теперь мало. Безусловно, у Нерича есть люди, с которыми он работает. Их надо использовать для гестапо.
Надеяться на то, что Нерич выдаст всю агентурную сеть, наивно. При соответствующем нажиме он, конечно, выдаст одного-двух агентов, а про остальных умолчит. И Обермейер не сможет его проверить. Надо попытаться использовать кадры Нерича «втемную».
– Вот что, дружище, – нарушил молчание Обермейер, – нет ли у тебя надежных людей, которые готовы пойти в огонь и в воду?
Нерич пожал плечами, думая: «Тут ты меня не обойдешь! Не выйдет!»
Обермейер ждал ответа, и глаза его говорили: «Не пытайся вывернуться, я тебя вижу насквозь».
Нерич отрицательно покачал головой.
– Если не твоих в буквальном смысле слова, то, может быть, найдутся просто надежные люди? Например, среди коммунистов с подмоченной репутацией.
Нерич снова покачал головой.
«Ну, погоди, – решился Обермейер, – сейчас я тебе преподнесу пилюлю», – и спросил:
– Скажи, дружище, какого это субъекта ты положил на днях в больницу?
Кровь прилила к лицу Нерича.
– Мы, кажется, не договаривались с тобой о том, чтобы я давал тебе отчет в моих личных знакомствах. Это мое частное дело! – произнес он, с усилием сдерживая негодование.
– Ха-ха! Частное дело! – рассмеялся Обермейер. – Мы не дети, Милаш.
– Почему ты говоришь так?
Злобная конвульсия передернула лицо Обермейера. Он ударил кулаком по столу.
– А потому, что этот тип коммунист! – прокричал он. – Мы должны уничтожать их, а ты взялся его лечить. Напрасно ты думаешь, что я ничего не вижу.
Нерич был бледен, как стена. Правая его нога выстукивала нервную дробь, он схватился за колено, чтобы унять дрожь.
«Спокойнее, спокойнее, – сказал он себе, напрягая всю свою волю. – Идти на ссору, на явный разрыв – опасно. Как знать, что взбредет в голову сумасбродному Морицу? Он на все способен».
– Что же вы молчите? – спросил Обермейер, переходя на «вы». Его тонкие губы крепко сжались.