– Я имею в виду этого старого английского хрыча, лорда Ренсимена. Ты должна во что бы то ни стало проникнуть в его окружение. Мною руководит не простое любопытство. Я хочу предвосхитить события, а тебе исполнить мою просьбу не составит труда. – И, сказав сестре несколько комплиментов, Обермейер пожелал ей счастливого пути и прошел в кабинет.
Дом перешел к Обермейеру по наследству. Кабинет когда-то принадлежал его покойному отцу. В нем все сохраняло память о старом Обермейере: симметрично развешанные по стенам гравюры, изображающие старинные улицы Кельна и Нюрнберга, тяжелый и громоздкий, украшенный грубой резьбой шкаф с книгами, к которым Мориц Обермейер никогда не прикасался, большой бронзовый чернильный прибор замысловатой конструкции, костяные статуэтки уродливых китайских божков, семейные фотографии кабинетного формата, дорогие, уже выцветшие драпри на окнах и дверях, портрет Вильгельма, написанный искусной кистью.
А на противоположной стене висел портрет Гитлера – единственное, что сын по собственному выбору приобрел после смерти отца.
Обермейер сел в удобное кресло с отполированными от времени подлокотниками и, откинувшись на спинку, закрыл глаза – ему надо было обстоятельно обдумать текст делового письма, – но за его спиной раздался голос горничной:
– К вам посетитель.
– Проси!
Вошел солидный, лысеющий, но еще не старый мужчина. Темно-синий, хорошо отглаженный костюм скрадывал его полноту. Переступив порог кабинета, посетитель поклонился с достоинством, во всяком случае не настолько низко, чтобы поклон мог показаться подобострастным.
– Жан! Очень кстати. Прошу, – сухо приветствовал вошедшего Обермейер.
– Я без вашего разрешения поставил свою машину во дворе.
– И правильно поступили, – одобрил Обермейер. – Садитесь и рассказывайте.
Жан опустился в кресло.
– Что же вам рассказать? – спросил он, легонько склонив голову к плечу.
– Что слышно о «дедушке»?
Жан улыбнулся.
– Прежде всего хочу обратить ваше внимание на небольшую деталь: перед самым приездом к нам лорда Ренсимена Лондон отправил своего посла в отпуск. Вы понимаете? По-моему, это симптоматично.
– Да, пожалуй. Сделано это с расчетом и, видимо, для того, чтобы развязать руки Ренсимену.
– Вот, вот… так и я думаю, – согласился Жан и приступил к подробному рассказу о встрече Ренсимена.
Обермейер слушал, уставившись на гостя белесыми неподвижными глазами.
Он прекрасно изучил Жана за годы своего сотрудничества с ним как с секретным агентом. Жан любил придавать своим словам некий скрытый смысл, чтобы показать, что ему известно то, что неизвестно другим. К сообщениям он неизменно добавлял свои личные соображения и старался в каждую историю вплести свое имя, даже в тех случаях, когда не имел к происшедшему никакого отношения.
Обермейер знал это, но ценил Жана и давал ему наиболее щекотливые поручения. Он считался с Жаном, так как к работе в гестапо этого человека привлек сам штандартенфюрер.
– Теперь о самом лорде, – продолжал Жан. – Типичный английский тори, от которого попахивает нафталином. Вы метко окрестили его «дедушкой». Внешне держится чопорно, надменно, показывая всем своим видом, будто выше англичан никого нет на свете.
– Как прошла его встреча с журналистами? – поинтересовался Обермейер.
– Вполне удовлетворительно. Лорд сделал вид, что растроган приемом чехословацкого правительства. Нашлись у него приветливые слова и по адресу Конрада Гейнлейна. Дальше он произнес несколько шаблонных демократических фраз, в которых отметил, что кабинет Великобритании возложил на него серьезную задачу: найти компромисс между национал-социалистской партией судетских немцев и чехословацким правительством. «Я, – сказал он, – ваш друг и приехал в эту прекрасную страну с миссией доброй воли». Ловко! В общем, в нашем деле мы получаем еще одного союзника. – И Жан позволил себе рассмеяться.
– А не опоздал он со своей миссией доброй воли?
Жан повел бровями.
– Возможно… Возможно…
– Какие разговоры идут в Праге? – спросил Обермейер.
– Гм… Как вам сказать? – Жан на мгновенье задумался. – Обобщение сделать трудно, здесь нужен дифференцированный подход. Разные круги воспринимают миссию лорда по-разному. Коммунисты, как всегда, непреклонны. Они кричат, что Ренсимен будет лить воду на мельницу Гейнлейна. В окружении Берана, Черны, Махника придерживаются того мнения, что Ренсимен разрубит гордиев узел, завязанный Бенешем в его игре в коллективную безопасность. Немного подозрительно ведет себя генерал Элиаш. Я опасаюсь, как бы он не оказал сопротивления нашим усилиям. Рассказывают, что генерал возлагает особые надежды на Россию и Францию, рассчитывает на их вмешательство.