– Опять этот Ренсимен!
Эльвира взяла второе письмо. Оно было короткое. Прэна уведомляли, что его просьба об увеличении лимита на визы будет удовлетворена. Предлагалось входить в сделки только с крупными еврейскими промышленниками.
«Ваша мысль о предоставлении в Америке в случае нужды убежища президенту Бенешу и узкому кругу его сотрудников явно запоздала. Мы получили сведения, что начальник второго отдела генштаба полковник Моравец договорился на этот счет с представителями Лондона. На данном этапе нет смысла создавать ажиотаж между нами и англичанами из-за этих лиц…»
Эльвира отложила листок в сторону.
В третьем письме речь шла об обязанности Прэна увязывать его информацию с информацией какого-то Сойера.
– Сойер… Сойер… надо запомнить, – пробормотала Эльвира.
Она просмотрела содержимое пяти конвертов, отобрала пять-шесть писем, которые показались ей интересными, и взглянула на часы. До возвращения Прэна оставалось шесть минут.
Эльвира освободила один из конвертов, вложила в него отобранные письма и спрятала в сумку. Остальные конверты она положила на прежнее место и закрыла дверцу сейфа.
Спустя две минуты в гостиной она лениво перелистывала альбом. Вошел Прэн. В руке он держал пышную голландскую розу.
– Маленькая награда за большое терпение.
– Какой пленительный запах! – Эльвира поблагодарила Прэна долгим взглядом. – Я все больше убеждаюсь, Роберт, что только американцы настоящие джентльмены.
Прерванный завтрак возобновился. Вдруг Эльвира вспомнила, что забыла подкинуть в кабинет записную книжку Прэна. Смелая мысль пришла ей в голову: достать книжку из сумки и открыто возвратить ее Роберту. Возможно, выпитые два бокала бордо сыграли здесь роль, придав ей смелости. Но мозг Эльвиры работал трезво и расчетливо.
План действий сложился мгновенно. Похищение книжки нужно объяснить и оправдать ревностью. Роберт – парень мягкотелый и доверчивый, он поверит ей, и мужское самолюбие его будет удовлетворено.
– Ах, Роберт! – произнесла она трагическим голосом. – Ты очень милый мальчик, и я леденею при мысли, что ты неравнодушен к другим женщинам. – Она рассчитывала, что Прэн спросит, кого она имеет в виду.
Но Прэн громко расхохотался.
– Как, Эльвира, ты еще способна на ревность?
Эльвира вскинула брови.
– Французы говорят: любящая женщина ревнует потому, что защищает свои права.
– Французы народ пустой и болтливый.
– А ты никогда не ревнуешь? – спросила Эльвира.
Разговор покатился по новому руслу, и Эльвира совсем забыла о записной книжке. Вспомнила она об этом только два часа спустя, когда шла по тихому, безлюдному кварталу, прижав розу к губам и вдыхая ее нежный запах.
– Ничего, дело терпит, – утешала она себя. – Всегда можно найти подходящий случай, чтоб ему вернуть книжку.
В двух шагах от нее резко затормозила легковая машина. Двое мужчин в штатском преградили Эльвире дорогу. Она попыталась обойти неизвестных, но один из них вежливо приподнял шляпу и назвал себя чиновником чешской политической полиции.
Эльвира с негодованием взглянула на него.
– Вы поняли меня? – спросил чиновник.
– Я поняла, что вы нахал.
Чиновник пожал плечами и сделал широкий жест в сторону машины.
Краска медленно залила щеки Эльвиры.
– Тут какое-то недоразумение, – пылко возмутилась она. – За свои действия вы ответите… Я немка.
– Это нам известно, – холодно заметил чиновник.
Сидя в машине и стараясь скрыть свое волнение, Эльвира стала насвистывать модную песенку. Ничего приятного это происшествие не сулило. «Ошибка, недоразумение», – успокаивала она себя. А быть может, ее взяли в связи с работой Морица? Может быть, Мориц тоже арестован. Сердце похолодело. Призрак тюрьмы встал перед ее глазами.
Машина пробежала несколько кварталов, повернула, въехала, не сбавляя хода, в открытые ворота и остановилась около особняка в глубине двора.
Эльвиру ввели в дом.
Просторный кабинет. Окна закрыты тяжелыми шторами. Кабинет залит ярким светом люстр. Чиновники, задержавшие ее, встали с ней обок. Из-за стола поднялся невысокий упитанный человек с круглым лицом, внимательно посмотрел на Эльвиру и пригласил сесть. Потом он извинился в том, что прибегнул к необычному способу знакомства, и пожаловался на свою профессию, причиняющую беспокойство и ему и другим. У него подчеркнуто светские манеры. Его бархатный баритон звучал приятно, но бездушно. Эльвира подумала, что за приторной вежливостью этого человека скрывается желчная раздражительность.