Нерич, ободренный таким приемом, забыл о своем страхе, который преследовал его за все время пути сюда. Он почувствовал себя в седле. Оживленно он начал рассказывать, какое глубокое впечатление произвела на него Прага после восьми лет его скитаний. Он стремился закрепить свое положение в этой семье, заручиться добрым отношением Ярослава Лукаша. Так или иначе, сегодня должно решиться, войдет он в эту семью или нет. Лукаш изменился за эти годы в лучшую сторону, стал приветливее, веселее. И если Лукаш скажет «да», то вряд ли Божена скажет «нет». И Нерич решил пустить в ход все свое обаяние.
Красноречиво расхвалив Прагу, он перешел к воспоминаниям о годах борьбы с немецкими оккупантами. Заранее обдуманный и тщательно подготовленный рассказ, в котором было много фактов и фамилий, уже известных Лукашу, произвел хорошее впечатление. Лукаш, не выпуская трубки изо рта, внимательно слушал. Божена не сводила глаз с Нерича. Она уже забыла о тягостном чувстве, которое оставила в ней их первая встреча. Нерич снова нравился ей.
«Конечно, он изменился, – рассуждала она, – но все такой же хороший, мужественный и красивый».
Рассказ о ранении Нерича вызвал на глазах Божены слезы – так ей стало жалко его.
За время ужина Лукаш трижды набивал свою трубку, всякий раз легким постукиванием о пепельницу очищая ее от пепла.
Наконец Лукаш воспользовался перерывом в беседе и поднял свой бокал.
– Ну, за ваш благополучный приезд!
Когда осушили бокалы, он спросил:
– Надолго к нам?
– Да, вероятно, надолго, – Нерич вздохнул. – У меня была возможность поехать в Будапешт или Софию, но я… избрал Прагу.
Божена быстро поднесла ко рту чашку кофе.
– Что ж, Прага достойный город, – усмехнулся Лукаш и поглядел на дочь. – Признаться, люблю ее, красавицу. А скоро мы сделаем ее еще лучше. – Он встал и одернул китель. – Ну, хорошие мои, вы тут беседуйте, а мне пора.
Лукаш поцеловал дочь, пожал руку Неричу и ушел.
Нерич пересел на диван.
– Даже не верится, что прошло восемь лет. Будто только вчера мы расстались с тобой в этой милой комнатке.
Божена поправляла рукой волосы. Она не только не подурнела, но расцвела и похорошела. Она была удивительно женственна, и этого не мог не отметить Нерич. Волосы ее были собраны на затылке узлом. Голубые глаза все так же ясны, но затуманены легкой грустью. Откуда эта грусть? Раньше Нерич не замечал ее. Взгляд ее был наивен, доверчив, покорен. Что-то новое было в ней.
– Сядь со мной, Божена, – попросил Нерич.
Божена встала из-за стола, но не подошла к нему – начала убирать посуду.
– Я не люблю этот диван.
– А я привез твои письма.
Она удивленно взглянула на него.
– Зачем?
– Чтобы напомнить, что ты обещала в них. Ты обещала сохранить нашу дружбу навсегда.
Божена не понимала, зачем нужно это напоминание. Не проявляя любопытства, она продолжала убирать со стола.
Нерич подошел к ней.
– Я не узнаю тебя, Божена. Неужели ты забыла наш последний вечер перед разлукой и… свою клятву ждать меня? – Он взял Божену за плечи и привлек к себе. – Помнишь, ты сказала: «Когда минует гроза»?
Божена посмотрела ему в лицо.
– Хорошо помню, Милаш.
С облегчением он обнял ее. Губы их соединились.
«Все идет хорошо».
Глава седьмая
1
В городе Злине Гоуска задержался не больше, чем требовало дело. Он понимал, почему Борн интересовался состоянием знаменитых заводов Бати. В годы войны эти заводы готовой обуви, крупнейшие на земном шаре, работали на гитлеровскую армию. В конце сорок четвертого года, когда любому фашисту стало ясно, что гибель нацистской Германии неизбежна, в сумрачный ноябрьский день над Злином неожиданно появились бомбовозы «союзников», и самые крупные многоэтажные корпуса заводов Бати превратились в развалины. Батя сбежал в Бразилию. Его предприятие, созданное путем многолетней жестокой эксплуатации чешских рабочих, перешло в руки государства.
А поработал Батя много. Его имя значилось не только на обуви всех видов и фасонов. Оно стояло на машинах, самолетах, камерах, покрышках, чулках, фотопленке, на разнообразных каучуковых изделиях, на всевозможных детских игрушках. Бате принадлежали аэропорты, автобазы, трассы, рестораны, отели, киностудии. Ему по существу принадлежал весь город Злин.