Срывание всех и всяческих масок — вот смысл бунта юного героя романа, придавленного лицемерием религии и патриархальным гнетом, воплощенным в образе главы богатого семейства — Сеньора, как называли его все вокруг и даже в собственном доме. Ненавистью и гневом проникнуты страницы романа, звучащего обвинительным актом против власти догмы, против колониального режима, к которому приспосабливался Сеньор. Хитрый и умный политик и делец, деспотичный и властный повелитель многочисленной семьи, низведенной его жестокостью до положения безропотных рабов и прислужников, — таков портрет отца, символизировавшего для Дрисса Ферди все настоящее и прошлое Марокко. Дриссу была ненавистна моральная деградация и смирение братьев, которых обезличил деспотизм отца. Если и оставалась в его сердце жалость, то лишь к матери, безропотное послушание которой позволяло Сеньору и всем другим в доме унижать и терзать это доброе сердце.
Мучительные раздумья Дрисса о несчастной участи матери, о духовном рабстве братьев, бичевание пороков отца и учителей, тупой бессмысленности мусульманской школы, где главное — зубрежка Корана, обличение страшных нравов, царящих в среде фесских феодалов, — все это оборотная сторона той традиционной патриархальной жизни, которую поэтизировал другой марокканский писатель — Ахмед Сафриуи, раскрывая свой «ларчик чудес».[2]
Поиски путей справедливости и свободы приводят героя книги Шрайби в Европу. «И там он присутствует при медленной человеческой декристаллизации, еще более страшной, чем та, от которой он бежал», — писал Шрайби. Так возник замысел романа «Козлы» (1955 г.). Тема его — положение североафриканских рабочих-иммигрантов в Европе. Появившись в самый разгар алжирской войны, этот актуальный и острый роман нарисовал картину нечеловеческой жизни в атмосфере расизма и жестокой эксплуатации «рабочего скота» — как называли капиталистические предприниматели алжирцев, тридцать тысяч которых уехало на заработки в Европу.
Отвергнув исламо-феодальный Восток, герои книг Шрайби не находят прибежища и на Западе.
Но писатель попытается дать еще одну возможность своим героям обрести веру и идеал там, откуда они ушли и где теперь поднялась заря новой жизни и повеяло ветром революций. Этот новый этап поисков отразился в романе «Осел» (1956 г.),[3] который сам писатель рассматривает как завершение «трилогии веры».
Своеобразно соединяя черты философского романа-притчи с традиционной символикой и образного марокканского фольклора, Шрайби создал произведение, в котором за причудливым фантастическим сюжетом и горькой иронией иносказаний прорисовывается реальный фон, социально-исторические события, которые до основания потрясли всю жизнь Марокко.
Писатель показывает сложный и трудный процесс духовного освобождения народа, который вышел навстречу миру современной цивилизации из эпохи рабского оцепенения, оставив позади века летаргии и устремившись вперед, в будущее с энергией разбуженного и разбушевавшегося моря. Но, преодолевая трудности ломки старого мира, обновления ценностей, писатель в поисках новых условий человеческого существования снова приводит своего героя к краху идеалов и надежд. Деревенский цирюльник Мусса — пробудившееся и смятеннее сознание народа, его разбуженная совесть, его символ и его пророк одновременно, — открывая и постигая вновь обретенный мир, сгорит в пламени гнева обманутых людей, которых заставили забыть «о самом главном», о той жизни, для которой он и был создан и которую подменили другой, сделанной «из страданий, беспокойства, классовой борьбы, озверения и войн».
Так замкнулся трагический круг поисков свободы, добра и справедливости. Народ, разорвавший оковы колониального гнета, оказался перед лицом таких проблем, которые писатель не в силах был понять, утратив на какое-то время ощущение объективной закономерности явлений и попав под власть упадочнического восприятия мира, когда все человеческие усилия и миропорядок кажутся абсурдом.
Позднее Шрайби так сформулирует свое понимание смысла происшедших в Марокко событий: «…народ променял свою добычу на мираж. Добыча эта — реформа всех устоев исламского общества, пересмотр догм, суверенное вступление в историю. Мираж зовется национализмом, полузависимостью и буржуазией, заменившей господство каидов… молодежь же моего поколения, сознательно или бессознательно, ждала глубоких изменений, а не простого продолжения несколько видоизмененного прошлого…»
Разумеется, социально-историческая концепция писателя легко уязвима, и можно не согласиться со столь субъективной критикой марокканской действительности, однако было бы ошибочно целиком и полностью отвергнуть ее. Не только потому, что писатель искренне и мужественно старается понять причины неудач и ошибок, но и потому, что Марокко еще остается страной социальных и политических контрастов.