Только-то. С каждым днем, с каждым часом ей становилось все труднее сдерживаться — секрет готов был вырваться наружу.
— Алло! Это Танжер?.. Да, моя дорогая! Как ты поживаешь?.. Давно я не слышала твоего голоса… По меньшей мере неделю… В твоем городе есть парк?.. Как? Даже несколько?..
Однажды утром, раскрыв тетрадь на уроке математики, я обнаружил там рисунок: два дерева — одно толстое и рослое, другое тощее, вроде меня, листья были тщательно вырисованы, и несколько желтых, розовых, голубых цветов посажено прямо на ствол, без веток. Между двумя деревьями фигурка: голова — кружочком, тело — как яйцо, а вместо рук и ног — четыре палочки. Мама, конечно. Она улыбалась.
Пришлось ускорить события. В следующий раз мы повели ее в кино. В один из тех довоенных «Колизеев» бедных кварталов, где представление шло непрерывно с полудня до полуночи и развивалось в двух планах — на экране и в зале. Особенно в зале. Молодые люди приходили группками, с гитарами (чтобы аккомпанировать в лирических сценах), петардами и рогатками (для ковбойских фильмов с драками); в непреодолимом стремлении развлекаться они запасались трещотками, свистками, пакетиками орехов. Все курили: киф, табак, трубку, сигары, какие-то неведомые мне смеси из трав.
Когда мы вошли, все зрители встали. Никогда не ходили сюда женщины. Все оглядели маму с головы до ног, потом, осмотрев моего брата вдоль и поперек, оценив его гигантский рост и ширину плеч, обескураженные и разочарованные, уселись на свои места. В перерывах между фильмами едва ли раздалось три свистка — я следил.
Возобновились разговоры, местами весьма оживленные, перемежаемые смехом и ругательствами: «Враки все это!.. Два туза… Перестань, луковая башка… И тут она ему сказала: «Убери коленку»… представляешь себе: коленку, ха, ха, ха!..»
Мегафонный голос, удивительно схожий с голосом нашего муэдзина, перекрыл шум.
— Говорит директор кинотеатра. Внимание, внимание, сейчас начнется фильм. Такого вы еще никогда не видели. Мировой боевик. Цветная американская суперпродукция, снято в Голливуде. Пришлось выложить за него доллары. Итак, внимание, дорогие сограждане! Ти-ши-на! И я вас предупреждаю: если кто-нибудь начнет бросаться пивными бутылками, помидорами, камнями, гнилыми апельсинами и попадет в экран, я сейчас же прекращаю демонстрацию фильма и никому не возвращаю денег. Вы меня поняли?
— Поняли, папаша! — взревел зал.
Сидевший рядом со мной толстомордый мальчишка сплюнул на пол и закричал фальцетом:
— Не тяни резину, дедуля!
Погас свет, и зал ухнул: ваааа-ах!
«Сын Шехерезады» (так назывался фильм) выступил из лилового горизонта, пересек пустыню на лошади с Дальнего Запада, остановился в оазисе, утыканном финиковыми пальмами с глянцево-зелеными листьями, спешился и показался нам во всем своем великолепии: ослепительно белые зубы под тонкими усиками, болеро тореадора, штаны корсара.
— Что это за привидение? — вскричала мама.
— Это восточный принц, — пояснил Наджиб, — герой фильма.
— Дуглас Фэрбенкс-младший, — раздался голос из глубины зала. — Головорез, который ловко владеет шпагой и женщин берет смеясь.
— Нет, мсье! — завопил толстомордый. — Это Эрол Флинн.
— Да замолчи ты, — сказала мама, — замолчи сейчас же!
Кто-то сыграл на мандолине ритурнель, зал раскололся надвое от громового ржания, в четырех углах взорвались петарды, сотни челюстей грызли орехи, в то время как из-за финиковых пальм вылезли арабы с лицами техасцев и нацелили луки на сына Шехерезады, который беспечно гладил шею своей лошади.
— Берегись! Берегись! — раздался пронзительный крик. — Они там! Они тебя убьют! Скорее! Прыгай на коня и беги! Скорее! Скорее!..
Это кричала мама. Среди хохота, потрясшего зал, я различил возмущенный голос:
— Гляди, что ты натворила, тетушка! Ты так громко завопила, что бедный Дуглас отвлекся и забыл про своих врагов. И теперь смотри, что получилось: его поймали, связали, он погиб!