Мама встала на кресло и в полутьме, среди шума и густого, как грозовое облако, табачного дыма смело вступила в перебранку.
— Невежа! Вы все невежи! Кто начал первый? Если бы вы сидели тихо и не хрюкали, как свиньи, этого не произошло бы. А теперь скажите мне, кто виноват? А?
— Ну-ка садись, мама, — сказал Наджиб. — Успокойся. Все еще уладится. Вот увидишь.
Но не тут-то было. Наоборот. Голый до пояса, со смазанной маслом лоснящейся безволосой грудью, набриолиненной прической и гордо торчащими усами, наш герой был привязан к столбу на площади, кишащей народом, и огромный негр в набедренной повязке из леопардовой шкуры принялся сечь его кнутом.
Толстомордый мальчишка хихикал, зал ревел:
— Давай, Мамаду! Мсти за свою расу!
— Довольно, довольно, — умоляла мама, ломая руки. — Освободи его, Наджиб. Я тебе велю! Иди, ради бога. Ты сильный и можешь справиться с этим чудовищем. Иди, сын мой, я тебя буду благословлять до конца моих дней.
Наджиб не двинулся, но его вмешательства и не потребовалось. Появилась колесница, а в ней — принцесса с диадемой на голове. В очень легоньком купальном костюме из блесток.
— Иди сюда, малышка! — выдохнули сотни грудей под топот ног и хлопанье петард.
Деликатной ручкой принцесса отстранила палача
— Стойте! Стойте! — сказала она. — Я — Шехерезада! Я — его мать…
Узы распались, как по волшебству. Дуглас Фэрбенкс бросился в объятия Шехерезады, а мама аплодировала до изнеможения, в то время как мандолина за нашей спиной наигрывала танец живота.
— Спасибо тебе, — сказала мама. — Ты выполнила свой долг и спасла сына. Бог тебя за это вознаградит.
Она следила за всеми перипетиями действия переживала приключения героя так, как будто он был ее собственным сыном, превратилась в его око, глас, слух, совесть, она вскакивала, жестикулировала, не скупилась давать ему советы, а также критиковать и ругать других персонажей. А когда вся эта экзотическая мелодрама закончилась пышной свадьбой и в зале зажегся свет, мама в изнеможении, растрепанная, едва дыша, откинулась на спинку кресла.
В антракте, лакомясь конфетами, она рассказывала нам содержание фильма. Нам, своим детям, которые ничего не видели, ничего не поняли. Рассказывала по-своему. Задерживалась на отдельных деталях, переставила порядок сцен, выкидывая те, которые ей не понравились, силой воображения меняла содержание, претворяя голливудские реалии в неподражаемый плод своей фантазии, не имевший ничего общего со сценарием фильма: «В хорошей семье жил некогда молодой человек. Соблазненный дьяволом, он ослушался мать и отправился в чужую страну, где оказался в одиночестве, без друзей и без крова… Но добрая фея позаботилась о нем… Она подарила ему коня, на котором он мог пересечь горы и моря с закрытыми глазами и вернуться невредимым в родной дом. И тогда…»
Странная тишина заставила меня обернуться. Зрители столпились вокруг нас и, разинув рты, слушали. Они перестали жевать, пить, даже не курили.
— И тогда? — спросил какой-то пожилой мужчина. — Рассказывай, тетушка, рассказывай дальше.
Она рассказывала, вышивала по канве своего воображения, расцвечивая его приключениями. Когда снова погас свет, пожилой человек сел около нас.
— Вы снимаете фильмы, мадам?
— Фильмы? Нет. Почему вы спрашиваете? Что это значит?
— Вы должны писать сценарии, черт побери. Я мог бы одолжить вам киноаппарат, который купил на американской распродаже.
Следующий фильм был «вестерн» с шерифом, дилижансом и индейцами. У меня от него остался в памяти лишь один примечательный факт. По странному стечению обстоятельств вождя индейцев играл тот же актер, который сек кнутом сына Шехерезады. Ошибки быть не могло. Несмотря на грим, даже мама узнала его. А тут он опять поступил опрометчиво: во главе своего племени вышел из «резервации» — первая ошибка. Вторая — поднял томагавк войны и бросился в погоню за дилижансом белых. Несмотря на высокий рост, чего он мог достичь со своими полуголыми соплеменниками, вооруженными лишь луком и стрелами? У его противников были красивые мундиры, шляпы, высокие сапоги и кольты, заряженные немыслимым количеством пуль, точно попадающих в цель.
Мама смотрела, затаив дыхание, она не желала зла никому, она любила всех своих ближних. Но когда вождь индейцев верхом на лошади провалился в глубокую пропасть реки Колорадо, она произнесла надгробную речь:
— Помянем добрым словом лошадь! Пусть райские врата откроются перед ней! Ее ангельская душа предстала перед богом! А ты, мужчина, забыл, что посеявший зло пожнет бурю. Ты ударил человека, и бог тебя покарал. Но все-таки почивай в мире! Я прощаю тебя.