Солдат (глотая финик). Я не занимаюсь политикой.
Мама (строго). Скажи ему.
Солдат. Не сердись, мамочка. Я исполню долг солдата.
Мама (начинает медленно, потом говорит все быстрее). Скажи ему, что на земле живут не одни только мужчины. Есть еще и женщины, а с ними никто не посоветовался. Но мы существуем, мы здесь, ты нас видишь. Существуют также и дети; но кто их принимает в расчет? А бедняков, обездоленных, раздетых-разутых, не имеющих права голоса? Их мнения тоже ведь никто не спрашивал. А животных, речных и морских рыб, птиц в небе — кто принял их во внимание? Да и тебя, например, разве твоим мнением кто-нибудь интересовался, хоть ты и вымахал эвон каким верзилой?
Солдат (оторопело). Чем? Моим мнением?
Мама (безжалостно). Да, твоим. Именно твоим.
Толпа принялась петь:
Солдат. Берегитесь! Я — на посту.
Водворяется тишина.
Мама. Повтори генералу то, что я сказала.
Солдат (он все понял). Я ему скажу. Про солдат, их жен и их детей. Согласен, я не забуду.
Мама. Пункт второй: только некоторые народы развязали бойню, но все люди на свете имеют право на мирную жизнь… Например, ты, солдат…
Солдат (щелкая каблуками). К вашим услугам!
Мама. И задам тебе вопрос: кто уходит на войну?
Солдат (сморщив лоб от умственного напряжения). Армия.
Мама. А из кого состоит армия?
Солдат (лоб его снова гладок, как мокрый обмылок). Я сказал: армия.
Мама. Нет, ты объясни, из кого армия-то состоит?
Солдат. Из моих товарищей, меня, полков, офицеров. Да всех, чего там!
Мама (вкрадчиво). Вот именно!
Солдат (довольный собой). Вот именно!
Мама (резко). А кто идет на переднюю линию огня? Офицеры? В парадных формах?
Солдат (лоб его сузился до трех сантиметров). Нет. Синие. Рядовые.
Мама. Вот именно!
Солдат. Что именно? Я все-таки не понимаю!
Мама. Неважно. Он поймет.
Солдат. Кто?
Мама. Де Голль.
Солдат (широко улыбаясь ее наивности). Ты не права, тетушка, он же генерал, он не ходит на передовую.
Движение в толпе.
Мама. Он поймет, если ты ему повторишь в точности то, что я сказала.
Солдат (с абсолютно тупым видом). Я все забыл. Начни сначала.
Мама (вырывая у него из рук ружье и наставляя на него). Повторишь ему все от слова до слова.
Солдат (сразу растерявшийся, что естественно: у него нет больше ружья, у него нет ничего, он — ничто). Осторожно! Берегись! Оно заряжено! Не дури!..
Мама. Повторяй за мной, а потом скажи генералу де Голлю: пункт первый — свобода…
Солдат. Пункт первый… свобода…
Мама. Принадлежит всем.
Солдат. Всем. Понятно. Это просто. По домам!
Мама. Без комментариев! Ты при исполнении служебных обязанностей.
Солдат. Есть, сержант. Отдай мне мое ружье!
Мама (ударяя его прикладом). Пункт второй… повторяй!
Солдат. Пункт второй, повторяй! Отдай мне ружье, будь добра.
Мама. Те, кто испытал ужасы войны, должны стать в первые ряды. Строить будущий мир. Нам не нужны адвокаты, люди, которые думают за нас, действуют за нас. Мы хотим мира, исполненного чистоты, добра, красоты и радости. Люди всегда совершали ошибки, строя мир на развалинах войн. Мы не хотим такого мира. Повтори!
Солдат. Можно, я сначала съем несколько фиников?
Мама. Нет. Повторяй!
Солдат. Пощади, мамочка! Посмотри, что ты со мной сделала? Ведь я пятнадцать лет в строю, три упоминания в приказах, солдат второго класса, бог даст, могу стать капралом. И вот приходишь ты со своими дружками, певцами, музыкантами. Отнимаешь у меня ружье и толкуешь мне про больших начальников, которых я не знаю, и в особенности про Тугуля. Самого Тугуля! Я не якшаюсь с офицерами. Нагородила мне с три короба разных баек, каких даже в нашей деревне не услышишь, а там болтунов хватает. И за все про все дала мне три горсти финников. Да еще гулиминских, когда я предпочитаю загорские! (Сплевывает на землю.) У меня ото всего этого башка трещит!
Как поступила мама? Она отдала ему ружье и приказала:
— Вольно! Отныне и на веки веков!
С этого момента солдат уже не поспевал за событиями. Во всяком случае, его нигде не было видно, даже у меня под ногами, когда толпа двинулась вперед. Мама подняла вверх руки и общипанную связку фиников, как дирижерскую палочку, а я — наше огромное знамя; людской прибой обрушился на виллу. Сначала поднялись голоса — выведенные из терпения сотни глоток повторяли оглушительным хором пункты Универсальной Конституции народов, пока еще не обретших независимость.