— Скажите, вы не обиделись?
— Нет, — ответил папа.
— Да ничуть, — добавил я. — Если у нас такие мрачные лица, так это потому, что мы решаем важный вопрос: сыграть ли нам партию в покер или в канасту. Видишь, как все просто?
— Ну, конечно! Вы обиделись. Мне очень неприятно.
— Тебе только так кажется.
— Иди занимайся. Завтра у тебя письменная контрольная. Я бы тебе помог, мамочка, но алгебра действует мне на нервы.
Она нас обняла и расцеловала.
— О, как я рада… Как рада…
И убежала вприпрыжку.
На террасе мы с папой сели на ящики из-под апельсинов. Я стасовал карты и протянул папе «Сними!»
Он не стал снимать, а перевернул карты и разложил их веером.
— Ага! — сказал он. — Прекрасно. Все картинки с одной стороны, шеперки — с другой.
— Да что ты? Как странно. Я хорошо смешал. Может быть, они по дороге соскользнули?
Мы расхохотались. Я чувствовал себя вполне в своей тарелке: солнце садилось над океаном, голуби со свистом летали по небу, отец сидел напротив меня, нас с ним объединяло полное согласие.
— Ты правда хочешь играть в карты, папа?
— Нет. А ты?
— Тоже нет. Я всегда выигрываю, не знаю, как это у меня получается.
— Дай-ка мне сигарету.
— С удовольствием, папа. Скажи, ты не слишком много куришь последнее время? У тебя плохое настроение?
— Плохое? Нет.
— Ты расстроен?
— У меня расстроенный вид?
— Я хочу спросить: что именно ты думаешь о своей жене?
— Почему ты спрашиваешь об этом, сынок?
— Давай поговорим откровенно, папа. Это тебе будет полезно. Ну, откройся мне. Я слушаю.
— Только-то и всего? Хорошо, я тебе объясню: мне кажется, что я заново женился и постепенно начинаю узнавать свою новую жену, а прежнюю я вовсе не знал.
— Значит, ты доволен? Или тебе страшно?
— И то и другое, сынок.
— Но у нее доброе сердце.
— Я с тобой согласен.
— А у нее тоже новый муж?
Он мне не ответил. Сидел и курил. Пока не выкурил всю пачку.
Маленький человечек остановил меня на улице, приподнял шляпу, улыбнулся цинготной улыбкой, потер руки, будто мыл их с мылом, и заговорил, захлебываясь слюной, — хотя очки у него были как у интеллигента.
Время близилось к полудню, я завел его на террасу кафе и угостил аперитивом. Он пил его мелкими глотками, уставившись на свою шляпу. Я крикнул официанту:
— Повтори, Сальваторе. И поскорее.
Алкоголь и солнце в зените растопили маленького человечка. Он был счастлив познакомиться с сыном столь очаровательной матери. Но чего она, собственно, хочет? Учиться, получать знания, добиваться успеха в жизни — или ставить его в дурацкое положение перед всем классом?
— О, она старательная, сообразительная, очень способная. Полна очарования и радости жизни, но я предпочел бы лентяйку или среднюю ученицу. Вы понимаете, дорогой мой, каждый раз, как она входит и садится в первый ряд, я с дрожью жду, когда она откроет рот. Да, мсье, я боюсь, что она опять начнет задавать мне вопросы.
— А-xa! А почему?
— Почему? Да потому, уверяю вас, что ни один учитель в мире не смог бы ей ответить. Судите сами, дорогой мой: через три четверти часа после начала урока она, как примерная девочка, поднимает руку и скромно заявляет: «Но, мсье, на прошлой неделе вы утверждали обратное». Что я могу на это возразить, спрошу я вас? У меня не такая адская память, как у нее.
— Допивайте же свой стаканчик. Хотите сигарету?
— Спасибо. Если бы мы находились с ней наедине, я бы не растерялся, пустился бы в объяснения, как-нибудь выкрутился бы. Но у меня тридцать два ученика — все подростки, которые моментально начинают смеяться — хуже того, гоготать… Ах, обезьяны, настоящие обезьяны!
— Гогочите сами громче, чем они, и все будет в порядке.
— Думаете, это легко? Вот, например, вчера она спросила меня, как звали Версингеторикса. И я не мог ей ответить. А я историк, мсье, Историк!
— Вот вам мой носовой платок. Хотите еще стаканчик?
Мы выпили за дружбу, за Освобождение, за «проблемы образования» и за «новое поколение, в авангарде которого идет ваша многоуважаемая мама».
Воскресенье я проводил на дорогах. Мама договаривалась со своими подружками о «еженедельных завтраках-дискуссиях», которые устраивались то у одной, то у другой — а был их легион, и жили они во всех концах страны, от севера до Сахары, по обе стороны Атласских гор. Только в воскресенье утром мама давала мне указания. Она разворачивала дорожную карту, ставила на ней крестик и ласково говорила: «Это тут».