Потом они переехали подальше, ближе к лачугам предместья. Когда мы выходили, они следовали за нами на некотором расстоянии, потом возвращались обратно. Каждый вечер мама считала своим долгом подойти к их автобусу и пожелать им доброй ночи.
— Вам приказано спать в автобусе? Может быть, переночуете в доме? У нас удобные постели.
— Невозможно, мадам. Мы на службе.
— И вы обязаны исполнять такую службу?
— Приходится.
— Ну что же. Доброй ночи, господа. Спите спокойно. Я разбужу вас утром.
— Доброй ночи, мадам.
Она составила алгебраическую задачку с двумя неизвестными, икс и игрек. Вывела равенство X=Y, подставила значения икса и игрека и получила: политика = деньги. После этого напала на папу. Он богат? Значит, все просто. Богатый человек знает или должен знать в своей стране как современных политиканов, так и прошлых и будущих. Несколько телефонных звонков, и наш дом обратился в форум, где раздавалось два голоса: мамы и политического деятеля, приглашенного ею на конфиденциальную беседу. Мы с папой подавали угощение и варили кофе.
Я ведь никогда не говорил, что мама боялась кого-нибудь на всем свете? Нет, конечно. А уж слов тем более. В словах она искала правду, а за словом «альтруизм» не обнаружила ничего. Как оглашенная стучалась она в двери политических партий: «Эй! Есть там кто-нибудь?» Приходилось открывать, а открыв, отвечать на ее вопросы. У нее была способность выворачивать слова наизнанку, как шкурки кроликов. Разберемся в цифрах, статистических данных, настаивала она. Дайте мне их, я из них сфабрикую детектив или волшебную сказку, на выбор. Ничто, слышите, ничто не устоит перед страшной наготой обездоленных людей с кровоточащей душой, которые хотят восстановить свое достоинство немедленно, сейчас, а не потом, не когда-нибудь, как обещает им религия, — а знаете ли вы, как поступила я с религией? Я похоронила ее с другими реликвиями прошлого под апельсиновым деревом — дерево по крайней мере даст плоды, реальные, съедобные плоды.
Она поссорилась с демократами, консерваторами и теми, кого она именовала «прогрессистами ни туда ни сюда». Все происходило вполне вежливо, без шума. Папа, присутствовавший при свиданиях, провожал лидеров до двери, обещая им внести свою лепту в их избирательный фонд. А я смеялся, отчего они по непонятной для меня причине приходили в приятное расположение духа.
Через несколько недель к нам уже никто больше не приходил. Даже полицейские, сторожившие нас, сняли осаду. И мама осталась одна со всем своим пылом, со всеми своими идеями, с неудовлетворенным стремлением к истине. Веки у нее набухли, но глаза оставались сухими. Папа с утра до вечера подходил к телефону и, односложно отвечая, качал головой. Он прижимал трубку к уху с таким подавленным видом, будто ему приходилось выслушивать соболезнования добрых людей по поводу здоровья его жены, попавшей в сумасшедший дом.
Мама сдала все экзамены — даже на права вождения машины. Она остригла волосы и подарила их мне — пушистый комок в плетеной корзинке.
— На память о прошлом, — сказала она.
Папе она отдала все свои дипломы, перевязав их ленточкой. И объявила нам об отъезде. Да, она вдруг приняла такое решение, сидя под колпаком в парикмахерской. В тот вечер мы не ужинали. В ту ночь никто из нас не спал. Мы помогали маме закрывать чемоданы, а она плакала, курила, смеялась, снова разражалась рыданиями, объясняя нам, почему уезжает, сколько времени пробудет в отсутствии, что мы должны в ее отсутствие делать — и, не правда ли, ведь я там увижусь со своим сыном, самолично выясню, счастлив ли он, познакомлюсь наконец с Европой, мне же необходимо расширить горизонт, убедиться во всем воочию, подвести итог. «Да, дорогая», — говорил папа. «Не расстраивайся, мамочка», — вторил я. Оба мы были повзрослевшими с головы до пят, и голоса наши звучали безжизненно.
Папа отказался провожать ее до пристани. Я видел, как он поспешно, будто боясь публично показывать свои чувства, поцеловал ее перед таможней, и столь же поспешно ретировался. Я же вступил в борьбу с носильщиками, докерами, стюардами. Сам отнес наверх мамин багаж и уселся на чемоданы посреди, каюты. Там я принялся пространно излагать ей мои последние наставления. Когда корабль дрогнул при звуке сирены, мама заключила меня в объятия.