— Это Феликс, мой парень.
Представляю я парня, которого успела перехватить по пути.
Рассказываю, как я здесь и оказалась и насколько, умалчивая о ссоре с отцом и братом, которого мои бабульки недолюбливали и называли хулиганом. Отвечаю на вопросы о том, как мне живется в большом городе и не обижает ли меня кто. Сноуден тоже не остаётся без внимания и из него выпытывают почти всё что можно. Он даже перестаёт так нервничать и начинает говорить не однотипными фразами, а с удовольствием отвечать на вопросы.
Мы проводим там около полутора часа и я понимаю, что уже пора закругляться, так как мы до сих пор не добрались до дедушки, а в аэропорт нужно выехать часа за два до начала посадки.
Очень тепло прощаемся и Феликс даже обнимает моих бабушек, как будто успел стать им родным. Это меня очень радует, ведь они самые близки люди в моей жизни, после мамы.
Когда мы наконец добираемся до дедушки, с сумками, в которым есть по небольшие порции еды, которые нам буквально вручили без права выбора, я чувствую уже заметную усталость.
С дедушкой я никогда не была особо близка, но навестить его была обязана, ведь неизвестно через сколько попаду сюда вновь.
Он не кидается на меня с объятиями, как это сделала бабушка, но невесомо целует меня в щёку, здороваясь с Лексом за руку, с вопросом: «А ты кто такой будешь?». Даже проводит с ним беседу «по-мужски». Предлагает чай, как это сделала бабушка и понимающе кивает, когда мы отказываемся.
— Вас уже успели накормить, да? — посмеивается он, зная, что вначале мы зашли к бабушке.
Обмениваемся общими фразами, задавая обычные вопросы как дела, здоровье, жизнь? Как там наш загородный домик, ты был там? Как учёба в новой школе? Тебя там случайно не обижают — при этом вопросе выразительно смотрит на Лекса, как будто бы он мог меня обидеть. Конечно он бесил меня вначале, но не обижал. Даже защищал.
За три с половиной часа до вылета я начинаю собираться, вызывая параллельно такси. Но не до аэропорта, а до кладбища, на котором похоронена мама. С ней я созвониться, как со старшим поколением, не могу. Единственный способ хот как-то ощутить её присутствие — навестить могилу.
Дед вызывается проводить нас до подъездной двери, даже сажает нас в такси, и стоит до тех пор, пока машина не скрывается со двора.
— Дождь перестал идти. — замечает Феликс, когда тишина вокруг нас начинает давить слишком сильно.
— Угу. — пододвигаюсь поближе к парню, опираясь на его плечо, — Как тебе моя семья?
— Они очень милые.
— Я слышу сарказм?
Феликс фыркает и наконец обращает на меня внимание, смотря прямо в глаза.
— Нет, они правда милые. Это круто, что у тебя такие теплые отношения с бабушками и дедушкой. Потому что у меня их нет. — замечаю знакомую грусть в его голосе.
Когда дяденька-таксист тормозит возле ворот, ведущих на кладбище Феликс сначала непонимающе хмурит брови, а потом о него начинает доходить и он молча выскакивает из машины, открывая мою дверь и помогая мне вылезти.
Я резко останавливаюсь прямо возле входа, не в силах сделать и шага.
Пялюсь на табличку с надписью «Славянское кладбище» и не верю, что мне действительно нужно приходить сюда. Выглядит всё, как моя больная фантазия. а лучше сон, от которого я скоро проснулась. Даже если никого из тех, с кем я познакомилась в Москве я так и не узнаю, но мама будет жива. Я бы отказалась от всего, будь у меня возможность. Но жить надеждой на то, что прошлое изменится — то же самое, что просто существовать. Ни к чему хорошему это не приведёт.
Её смерть — это навсегда. А моё будущее только впереди и полностью зависит от моих решений. Я еле нашла в себе силы жить дальше и неосознанно заставила себя думать, что в смерти нет ничего такого страшного и когда-нибудь я встречусь с мамой. Стала вести себя открыто, не закрываться от людей, но и не подпускать их близко к себе.
Чувствую прикосновение к спине, как большая мужская ладонь слегка поглаживает меня вверх-вниз, утешая. Мне становится легче от понимания того, что я здесь не одна. Наверное, я бы и не осмелилась навестить могилу, не окажись здесь Феликса. Я вообще не думаю, что когда-нибудь найду в себе силы прийти сюда в одиночестве.
— Нора, — отвлекаюсь на голос парня, выныривая из своих мыслей, — я могу уйти, если тебе нужно побыть в одиночестве.
Нет. Не уходи! Если оставишь меня одну я сойду с ума. Я опять впаду в то состояние из которого едва выбралась. Я заплачу. Мне нельзя здесь и сейчас плакать, наш самолёт через пару часов. Если сейчас сорвусь, то брошу всё, наплевав на то, что я её совершеннолетняя.