— А ваша группа не будет выбирать подрядчиков? Ведь лучше, если за дело возьмется толковый человек.
— Мы не занимаемся подрядчиками.
— И даже не можете порекомендовать правительству?
— Нет.
— Жалко, что столько времени с вами потерял. Нет, нет, я шучу, конечно, мне было очень интересно познакомиться и поговорить по душам.
После этого разговор протянулся еще минут десять. Он поскучнел и зачах. Мы откланялись. Завтра рано вставать.
— Значит, встретимся в Болгатанге. Послезавтра, в восемь.
Вернувшись в номер, я достал карту. Завтра мы выедем на север. До Вольты дорога пойдет лесом. А там он кончится. За Вольтой начинается саванна, где живут другие народы, где другой климат и, наверно, другого цвета небо. Нам предстоит проехать около пятисот километров до Тамале — центра Северной области, в края, куда англичане забрались только в конце прошлого века, в самые отсталые места страны, и мы увидим, что делается там, на краю Республики Ганы.
Дорога почти прямая, тянется в меридиональном направлении, деля страну пополам. Энгманн говорил, что дорогу недавно реконструировали, заасфальтировали, так что можно будет быстро доехать. Если выедем с утра, к обеду будем у цели. Итак, завтра новая страна, новые открытия
СЕВЕР
МИССИОНЕРЫ И МУХА ЦЕЦЕ
Менса поет псалмы. Он поет их уже второй час подряд, стараясь перекрыть свист ветра. А так как машина жмет в среднем со скоростью больше ста километров, ему приходится напрягаться.
Мы пока мало знакомы с Менсой, а еще меньше с псалмами. Наше невежество по части церковной музыки таково, что мы все два часа ломали себе голову, что бы это такое мог петь наш новый шофер. И если бы не настойчивое повторение библейских имен, так бы и не догадались.
Воскресенье, а мы едем. Поэтому Менса устроил церковь на дому. Менса производит впечатление чего-то надежного и устойчивого. Интересно, что это за человек? Он весь наполнен энергией, но она не брызжет из него, а изливается широко и спокойно. Побелевший от стирок мундир туго обтягивает могучие плечи, и баранка руля пропадает под толстыми, крепкими пальцами. Ему лет сорок, и у него вид человека, который много повидал и много знает. С чего бы начать разговор?
— Вы из какого народа? — спрашиваю, когда Менса делает перерыв в пении.
— Я — га.
— А к какой церкви вы принадлежите?
— Я методист.
И Менса запевает новый псалом.
В Гаме множество церквей и сект. Миссионеры действуют тут давно. Как и в любой прибрежной африканской стране, куда сравнительно нетрудно добраться морем, здесь обосновались пастыри самых различных церквей. Они заманивают в свои ряды верующих всеми возможными способами. Церкви, которые у себя на родине не имеют ни храмов, ни распятий, ни красочных одеяний, рожденные буржуазными взглядами упрощения и деловитости, вынуждены до смешного отречься от простоты ради того, чтобы привлечь внимание «язычников». В Аккре, недалеко от нас, была церковь евангелистов. В один из первых дней, в воскресенье, мы услышали стук барабанов и развеселые песни, несущиеся из-под белого шпиля этой церкви. Оказалось, идет богослужение и для песнопений использована ганская народная музыка. Во время богослужения верующие танцуют. Если бы не жестокая конкуренция, если бы не желание отхватить как можно больше сторонников, вряд ли евангелисты пошли бы на такое. Но надо. А то ведь в церковь не придут. И пожалуй, только католики не изменили ни литургии, ни обрядов — наверное, потому, что католичество само по себе пышно. Почти каждый ганец Золотого Берега и Ашанти «приписан» к какой-нибудь из христианских церквей. Религия акан, существовавшая до прихода европейцев, не выдержала конкуренции и усилиями миссионеров при поддержке колонизаторов оттеснена на второй план. Но, как христианство ни подделывается под вкусы и обычаи африканцев, полностью изжить религию, основанную на традициях и обычаях многих поколений, оно не смогло, хотя играет в Гане весьма большую роль. Каждая волна миссионеров точно соответствовала волне колонизации, и практически всегда интересы церкви совпадали с интересами европейцев, а не африканцев.
В 1954 году, когда Гана была на пороге независимости, ее посетил американский негритянский писатель Райт. В своей книге об этом путешествии он приводит разговор с молодым ганцем.
— Миссионеры учили тебя в школе бороться за свободу страны? — спросил Райт.
— Нет, сэр.
— Но они учили тебя читать?
— Да, сэр.
— Но, научившись читать, ты понял, что англичане завоевали твою страну?
— Да. Я знаю историю. Нас покорили.
— Это миссионеры говорили тебе, что вас покорили?
— Нет, сэр.
— Но, научившись читать, ты узнал о борьбе за свободу страны?
— Мы будем свободны, мы всех их выгоним.
Это очень интересно. Ведь миссионеры, совсем того не желая, рыли себе яму. Они учили детей читать Библию. А научившись читать, дети прочли совсем другое. Миссионеры и сейчас отлично здравствуют в стране. У них есть паства, храмы, книжные магазины, столовые… Уже есть ганцы-священники, епископы. Ватикан, подчиняясь веяниям времени, идя на все, чтобы удержать африканцев, года два назад возвел в кардинальское достоинство священника из Танганьики Лориана Ругамбву.
И все-таки… негр-священник Хегба пишет: «Можно ли недооценивать такие заявления в адрес католических священников, как: «Иисус был белым, Мария была белой, бог посещал только белых, негры не попадают в рай, белые убили своего брата — это нас не касается… Он осудил торговлю живым товаром, по никогда не осуждал торговлю неграми, он благословил итальянские войска, напавшие на Эфиопию-мученицу, он относится с безразличием к расовым преследованиям в США и Южной Африке».
Но сейчас, уезжая к северу, мы покидаем христианские районы Ганы. За Вольтой живут мусульмане. А там, где мусульманство, миссионерам делать нечего — ничего не получится. Мусульманство моложе христианства и не уступает ему в активности и организованности. Да и для населения Африки мусульманство часто ближе, чем христианство, хотя бы потому, что оно не связано с колонизацией, не связано с приходом белых.
Время от времени достаем уже потрепанную карту и помечаем деревни, которые проехали. Лес все реже и ниже. И суше. Среди колючих полусухих кустов вылезают готическими храмами рыжие термитники. Один из них так высок, что мы даже измерили, — около пяти метров.
Навстречу четвертое за день стадо коров. Они не спешат расступиться и снисходительно поглядывают на машину, которая, надсадно гудя, пробивается сквозь стадо. Коровы наверняка ничего не знают о грифах на бойне в Такоради.
В Гане немало обширных пастбищ на севере, в саванне, по берегам рек, но скота не хватает — стада гонят из других стран. В Гане порошковое молоко, которое привозят из Англии и Америки. И лозунги — «Молоко — лучшая пища природы», расклеенные в Аккре, звучат иронически.
На ближайшие годы не предвидится ни своего молока, ни своих стад. А виновата в этом муха цеце.
Муха цеце — неотъемлемая деталь приключенческих романов прошлого; но разве ей место в наши дни в стране, где строятся электростанции и заводы? Наверно, ее уже нет, думал я, как нет в Гане львов и жирафов.
Оказалось, ничего подобного. Муха цеце живет и являет собой одну из тех черт экзотики, которая так портит жизнь ганцам.
Интересно читать о страшной мухе в романе. На деле все значительно прозаичнее, но и сложнее.
В долинах рек Северо-Западной Ганы, где тучные пастбища как бы созданы для разведения скота, — царство невзрачной и коварной мухи. Она там как оводы у нас — обычна и настырна. И никакое планомерное и широкое разведение рогатого скота невозможно в целых районах, именно в тех районах, где есть все условия для этого.