Надписи — афоризмы, цитаты, пословицы, поговорки.
Иногда можно проследить источник названия. Например, христианство, но несколько отредактированное — «Неисповедимы пути господни… и женские». Хотите короче? Пожалуйста: «Сам попробуй!», «Все еще еду» — написано на престарелом рыдване.
Я спрашиваю шофера, мистера Кофи, как называется наша машина. Кофи долго и заразительно смеется:
— Никак не называется.
И косится на Энгманна. Энгманн делает вид, что нет ничего интереснее, чем карта автомобильных дорог. Энгманн вряд ли позволил бы портить надписями голубую обтекаемость «оппель-капитана».
— Но, по-моему, у всех машин в Гане есть названия, — продолжаю я.
— Можно сказать, что машина называется «Почему», — выпаливает Кофи.
— «Почему»?
— А чем хуже другого?
И в самом деле, не хуже.
Мы тоже поддались увлечению. Но оказывается, совсем не так просто — придумать удачное название для машины.
Слева, то появляясь за пальмами, то исчезая за крышами прибрежных деревенек, одинаково, но не однообразно поблескивает океан. Вот что не изменилось со времен португальцев. Впрочем, это единственное, что не изменилось совсем.
Между дорогой и полосой песка растут обязательные кокосовые пальмы. Этого в португальские времена не было — пальмы посажены людьми. Под пальмами оживленно. Хижины в тени, сети рыбаков разложены на песке, у самого шоссе серебряной дорожкой сушится рыба. И везде люди.
А еще лет двести назад путешественники, попадавшие в эти места, писали о непроходимом тропическом лесе. Со слонами, леопардами и обезьянами. Одну обезьяну мы все-таки встретили — она сидела на веревке у входа в лавочку и лениво чистила банан.
Мы останавливаемся, заметив, что ребятишки, забравшись на пальму, сбрасывают кокосовые орехи. Ребята охотно делятся с нами орехами и даже рубят их для нас большими ножами. Вдруг с берега доносится крик, и наши новые знакомые, бросив недопитые орехи, летят к океану.
— Хотите посмотреть? — опрашивает Энгманн.
Мы не знаем, на что, но, конечно, соглашаемся.
Оказывается, вытягивают сеть. Длинная вереница здоровенных парней тянет канат. Тянут, ритмично наклоняясь в такт песне.
Все внимание деревни приковано к сети — она должна вот-вот показаться из бурунов. Из-за деревьев появляются женщины с мисками и тазами на головах. Ребятишки крутятся вокруг рыбаков, хватаются за канат (и получают тут же по соответствующему месту), лезут по пояс в воду, чтобы первыми разглядеть, что попалось в сеть.
Невесть откуда прибывают зрители вроде нас. Берег оживает.
Наконец замечаешь, как бурлит вода между двух валов. Этот водоворот — мотня. Вот она медленно вылезает на песок, шевелящимся, дергающимся серебряным шаром. И как ни стараются рыбаки разогнать любопытных, сеть нельзя разглядеть за их спинами. Толпа — как на улице вокруг заблудившегося ребенка.
Мы с минуту выдерживаем тон, а потом, будто подхваченные неведомой силой, бросаемся в центр толпы. А вдруг попалось что-то такое?..
Сейчас бы самое время рассмотреть все, что скрыто в сети, но не тут-то было. Для артели это работа. Рыбаки отделяют сеть и, оставив мотню под охраной одного из своих, уносят сеть повыше, чтобы разложить для сушки. Это занимает массу времени, по крайней мере так кажется и нам, и другим зрителям, и женщинам с тазами на головах. Только предусмотрительные мальчишки не теряют времени даром. Кто из них притащил тарелку, кто банку, и теперь они подбирают с песка рыбную мелочь, что проскакивает время от времени сквозь ячейки. Они бы с удовольствием забрались и внутрь мотни, но присутствие взрослых придает их желаниям характер беспочвенной мечты.
Наконец рыбаки возвращаются. Они не спешат, они знают, что все внимание обращено на них. Они даже умудряются остановиться и закурить — в общем, ведут себя, как избалованные кинозвезды. Но в тот самый момент, когда терпение толпы готово лопнуть, староста артели наклоняется и распускает горло мотни. Рыба уже засыпает и не прыгает, только шевелятся хвосты и плавники.
Староста выбрасывает на песок случайные дары моря — раковину, двух медуз, морского кота, маленького, красного от бессильной ярости осьминога и злых черных крабов. Теперь можно приступить к делу.
Рыбаки расстаются с уловом тут же, на берегу, продавая его торговкам. Мамми, после короткой перебранки, выстраиваются в некоторое подобие очереди. Часто торговки — это жены рыбаков, но в денежных делах мужчины самостоятельны. Дома они разберутся, что делать с деньгами.
Сначала староста откладывает в один из тазов крупных рыб. Затем, черпая тазом мелочь, он ставит его на голову мамми и берет следующий. Рыбаки делают вид, что их все это не касается, но, покуривая, не могут не взглядывать порой на пустеющую мотню.
Один раз староста нарушает очередность. В деревне свои отношения, свои обычаи… Вот он вдруг подзывает стоящую в стороне девочку с маленьким тазиком в руках. Девочка не пытается втиснуться в очередь мамми. Староста кричит ей что-то страшным голосом, выхватывает у нее тазик и наполняет рыбой, потом думает секунду, вынимает большую рыбину и кладет ее сверху, денег он не берет — дело внутреннее. Жители деревни, знающие об этой девочке больше нас, провожают ее поспешное бегство веселым хохотом. Нам тоже весело. Солнце. Валы с размаху бьют по ногам. В сети сегодня много рыбы, не меньше центнера.
А дальше, по берегу, видны другие цепочки рыбаков. Так же покачиваются они — раз-два — взяли, связанные тонкой издали ниточкой каната. У одной из цепочек начинает собираться толпа, значит, и там скоро покажется сеть.
Недалеко от нас, погрузив смотанную сеть в пирогу, другая артель пытается выбраться за полосу прибоя. Пирога перевалила через бурун, и, пока ее не настигла следующая волна, рыбаки бешено работают веслами, похожими на трезубец Нептуна. Снова пирога взметывается среди белой пены, кажется, она вот-вот перевернется, но опять замелькали лопасти весел — еще на метр пирога отошла от берега.
За слаженностью и разумностью действий, за красотой рассчитанных движений скрывается изнурительность этого труда.
А труд рыбака в Гане особенно тяжел — ведь надо затратить несколько часов, чтобы выйти в море, закинуть сеть, вернуться, вытянуть ее. Крупная рыба близко к берегу не подходит, за ней надо выходить в открытый океан.
Кроме пирог и довольно примитивных сетей, у рыбаков нет никакой снасти. Рыба помельче уже практически вычерпана сотнями маленьких артелей, которые не могут отойти больше чем на несколько сот метров от берега. И если первая сеть, которую мы увидели в той деревне, окупала усилия артели, то все последующие сети приносили довольно жалкий улов.
В стране нет ни своего рыболовного флота, ни холодильников, ни рыбоконсервных предприятий. На помощь пришел Советский Союз. Мы поможем не только создать рыболовецкий флот, но и построить рыбоконсервные заводы в Теме, новом портовом городе недалеко от Аккры. Мы взяли на себя подготовку ганских специалистов по рыбному лову. И недалек день, когда Гана перестанет ввозить английские рыбные консервы и мороженую треску. Гана — морская страна, четверть ее границ омывается океаном, а океан до сих пор не был подвластен ганцам.
— Извините, вы из Англии? — спрашивает стоящий рядом ганец.
— Нет, мы из Советского Союза.
— Эй, скажите старику Кваме, что его земляки приехали! — вдруг кричит наш собеседник. — Очень хорошо, что вы из России, — доканчивает он, оборачиваясь к нам.
Мы несколько удивлены. Во-первых, не всякий житель ганской рыбачьей деревушки знает о существовании нашей страны. Неграмотным ганцам не было положено знать о каких-либо государствах, кроме Англии. И даже теперь, после того как страна стала независимой и кругозор людей значительно расширился, все равно в деревнях имеют слабое представление о мире. А во-вторых, найти здесь соотечественника, да еще тезку президента, — этого мы совсем не ожидали.