— Пойдемте, — приглашает нас появившийся рядом староста рыбацкой артели. — Вы в самом деле из России?
— Да.
— И там сейчас снег и лед на всей земле?
— Да, у нас там зима.
— И в Сокольниках уже на лыжах катаются?
— Катаются, — отвечаю я и от неожиданности останавливаюсь. Меньше всего я ожидал услышать что-либо подобное от полуобнаженного негра под кокосовыми пальмами в маленькой деревне на берегу Гвинейского залива.
— Вы сказали: в Сокольниках?
— Да, — староста делает вид, что не видит ничего удивительного в обширности своих познаний. Но у самого чертики в глазах так и бегают. — Вот и старик Кваме, — говорит он. — Познакомьтесь, это друзья из России.
У входа во дворик сидит ганец. Толпа мальчишек, сопровождавшая нас, примолкает.
Мы пожимаем сухую руку старика.
— Ну, как там в Москве? — спрашивает он на ломаном английском языке.
А через пять минут выясняется, отчего жители этой деревни так хорошо знакомы с географией Москвы. Все очень просто, но такого не могло быть еще пять лет назад.
У старика есть сын, и его послали в Москву. Московский студент, сын старика Кваме, пишет в деревню письма. И Кваме, который пока еще не научился читать, дает их старосте рыбаков, что служил в армии и знает английский язык. Письма читают вслух, всей деревней. И все в деревне знают, что в Москве идет снег и в Сокольниках катаются на лыжах.
Мы были первыми русскими, которых увидели рыбаки. Нам показали письмо с советскими марками и портретом Гагарина на конверте. Письмо пришло недавно.
Мы бы еще не скоро выбрались из деревни, если бы не пунктуальность Энгманна. Через час он извлек нас из густой толпы и, попрощавшись с рыбаками, мы уселись в машину.
И пока деревня не скрылась за поворотом, за нашей машиной, приплясывая на бегу, бежали мальчишки.
НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ
— Вот тут я убил черную кобру, года три назад, когда работал в здешнем управлении дорожным инженером, — сказал Энгманн.
Я невольно внимательнее смотрю под ноги. Но все равно ни зги не видать. Даже непонятно, где кончается лужайка, а где начинается обрыв. А начинается он где-то совсем рядом — там, внизу, ровно светят огни порта Такоради.
Любой порт ночью — прекрасное зрелище. Цепочками тянутся фонари по причалам, пышными созвездиями расцветают стоящие под разгрузкой корабли, освещая черные силуэты кранов. Дальше, в океане, туманностями светятся теплоходы, ожидающие своей очереди. Город позади спит, темный и таинственный, а порт и не собирается отдыхать. Некогда. Такоради — пока единственный крупный порт в стране, и через него проходит основная масса товаров. Гане не повезло. Бухт и заливов почти нет, побережье Гвинейского залива везде одинаково, и у берега так мелко, что корабли не могут подходить близко. В Аккре они останавливаются в полумиле от берега и разгружаются лодками. Это долго и невыгодно. Товары чуть ли не удваиваются в цене, особенно если учесть, что часть лодок опрокидывается в предательских прибрежных бурунах. Остается Такоради с его молом и далеко убегающими в море причалами. Англичанам не было особого смысла тратить большие деньги на строительство других портов — Такоради справлялся с вывозом какао, золота и леса. Не бог весть как хорошо справлялся.
Теперь у Такоради растет соперник — Тема. Правда, пока этот порт еще только начинает свою деятельность.
Сверху угадываются места, где мы побывали утром, когда осматривали порт. Вот тонкая линия огоньков, убегающая вдаль, — это новый причал, который еще не вступил в строй. При дневном свете он свеж и чист. Еще не забрызганы мазутом бетонные плиты, еще не позеленели могучие сваи. Левее, у главного причала, стоит под погрузкой английский, корабль. К нему подбегают и опрокидываются одна за другой вагонетки с бокситами. Подвесная дорога проходит вдоль причала и упирается в рыжие, похожие на терриконы, горы бокситов. Пока их приходится вывозить за границу. В Гане еще нет алюминиевой промышленности. На другой стороне причала грузят мешки какао. Грузчиков с горы не разглядеть, но я их помню, здоровых, веселых ребят, с которыми мы говорили утром. Грузчики уже не раз видали советских людей — наши корабли нередко заходят в Такоради. Они привозят в Гану машины, оборудование, а грузят какао. Один из грузчиков не без гордости показал нам значок с «Медным всадником». Видно, недавно приходило наше судно, приписанное к Ленинграду.
Ярче всех светится отплывающий завтра в Европу один из первых теплоходов национальной Ганской компании «Черная звезда».
Такоради — последний пункт пребывания в Гане многих из ее богатств. Отсюда уходят из страны какао и бокситы, лес и марганец. Скоро мы поедем на север — увидим, как растет какао и как рубят лес.
— Как вам понравился Смит? — спрашивает Энгманн.
— Очень приятный человек.
— Мой большой друг, — говорит Энгманн.
Мы познакомились со Смитом в первый же день, как приехали в Такоради. Было уже пять часов вечера, и из Управления общественных работ расходились клерки и чертежники. При входе в длинное двухэтажное здание сидел на колченогом стуле сторож в потертом зеленом мундире. Он узнал Энгманна и отдал ему честь. Кто-то перегнулся через перила балкона и помахал Энгманну рукой. Все здесь очень хорошо знали нашего друга, да и он знал каждого. Два года работы дорожным инженером что-нибудь да значат.
— Сейчас познакомимся со Смитом, — сказал на ходу Энгманн, — он теперь начальник областного управления, или главный инженер, как мы его тут называем.
Пока друзья обнимались, мы успели рассмотреть Смита. Оказалось, это — англичанин. Под эспаньолкой серебристый галстук-бабочка, остатки волос тщательно расчесаны на прямой пробор.
А мы думали, что Смит — один из однокашников Энгманна, один из тех строителей новой Ганы, чей коллективный портрет понемногу создавался в нашем представлении. А тут, оказывается, англичанин с эспаньолкой.
— А я вас со вчерашнего дня поджидаю. И номера заказал, — говорит Смит, знакомясь с нами. — И созвонился уже со всеми предприятиями, куда обязательно, по моему мнению, вам надо зайти. Если хотите, забежим к архитекторам, а потом посмотрите мое хозяйство.
— Но ведь рабочий день у вас кончился, — сказал Антонов.
— Какой там рабочий день! Вот выполним пятилетку, тогда и будем работать от сих до сих. Если посматривать на часы, ни черта у тебя не получится. Я всегда говорил Эрнсту. Правда?
Последние слова Смит договаривает уже в коридоре, по которому он почти бежит, увлекая нас к архитектурной мастерской. Энгманн не успевает ответить, но быстроногий Смит и не ждет ответа. Он уже разворачивает рулоны проектов и подводит нас к доскам генпланов.
— Вот такой будет резиденция областного комиссара. Мы хотим поставить ее над морем и придаем ей некоторое сходство с кораблем.
— А это модель моста. Кстати, из сборного железобетона. Вас этим не удивишь, а для нас праздник…
Потом Смит показывает нам лабораторию, ведет в механические мастерские. И все время нас не оставляет какое-то двойственное чувство. Смит говорит «мы» про все, что делают и будут делать в области, он вдруг обрушивается на Энгманна — да еще как — за то, что столица до сих пор не дала обещанных кредитов на переоборудование кузницы… Если закрыть глаза и представить, что Смит говорит с акцентом, может показаться, что это один из ганских молодых инженеров. А посмотришь на него — опять типичный английский колонизатор.
Когда мы пришли с визитом к областному комиссару, тот тоже, как и Энгманн, спросил нас:
— Ну как вам понравился наш мистер Смит?
Видно было, что самому комиссару Смит нравится.