— В Аккре несколько вождей. Но землю они растеряли. Да, впрочем, какие это вожди! В городах они уже только воспоминание. В деревнях сложнее.
Над Такоради глубокая ночь. В окно холла, изредка мигая, заглядывает красный глазище маяка. Наверно, его видно далеко в океане. Снизу, из порта, доносится долгий гудок. Потом слышны тяжелые вздохи и шипение, будто громадный зверь ворочается у воды и никак не может заснуть.
Ночной сторож, громко шлепая босыми пятками, третий раз проходит по холлу, как бы напоминая нам, что уже поздно. Москитные сетки на окнах задрожали от внезапного порыва бриза. Энгманн отодвигает стакан и поднимается.
— Спокойной ночи.
ШКАФ КРАСНОГО ДЕРЕВА
Честно говоря, в моем представлении красное дерево неотделимо от старинного буфета с резными колонками и остатками саксонского сервиза за маленькими толстыми стеклами. Красное дерево. Шкаф красного дерева. У него стол красного дерева. У него вся мебель красного дерева! И вот я столкнулся с красным деревом на его родине.
— Гвозди золотыми часами заколачиваем, — мрачно сказал Смит.
Мы стояли посреди двора механических мастерских стройуправления в Такоради и смотрели, как рабочие сбивают ящики из темно розовых досок.
Мистер Смит теребит эспаньолку, потом говорит:
— Судить нас надо, как вредителей, да некому. И идет дальше, мимо нового кузова грузовика. Кузов сбит из тех же розовых досок.
— Почему так?
— А знаете ли вы, что в Европе за это красное дерево платят минимум в десять раз дороже, чем здесь? Не знаете? То-то. А что нам делать, если у нас план, если грузовики и ящики тоже нужны позарез, а присылают только красное дерево. У нас план, а им выгоднее рубить красное дерево, чем возиться с дешевыми породами…
Им — это значит лесопромышленникам.
Смит не развивает темы дальше. Мы подходим к другому цеху.
Завтра мы поедем в Лес с большой буквы, к западной границе, на лесокомбинат в Самребои.
Мы еще не видели толком ганского леса, и нам предстоит увидеть весь путь, который проходит дерево с того момента, когда упадет под ударами длинноруких топоров, и до того, как в виде бревен, досок или фанеры будет погружено в порту на корабли.
Вечером я достаю справочник «Ганский лес». Надо подготовиться к путешествию. Ведь, в сущности говоря, я ничего о красном дереве не знаю.
Этот ботанический справочник оказался интересной книгой. За сухими словами и латинскими терминами открывается множество интересных сведений о ганском лесе. Каждому дереву уделена страница — будь оно огромным и невероятно полезным для хозяйства или мало кому нужной метелкой. Разве что в ботанике может быть достигнуто столь абсолютное равноправие.
Ганский лес очень разнообразен и сказочно богат, но никто еще этими богатствами не смог воспользоваться. Лес этот как сундук с драгоценностями, ключа от которого еще не нашли. Но ехать за ним за тридевять земель не придется, он тут же, под боком.
До красного дерева я добрался только часа через два. Но не было жаль потраченного времени. Я прочел и о черном дереве, и о пальмах — кокосовой, масличной… Например, из орехов масличной пальмы получают два вида масла — красное и белое. Красное идет для приготовления пищи, белое — на помаду, мыло. Пальмовые листья тоже принимают самую различную форму. Ими кроют крыши. Их используют на обертку вместо бумаги, изготовляют из них щетки и многое другое. Сердцевина ствола — лакомство, сок — пальмовое вино (напиток, который надо пить в тот же день, — он очень быстро бродит и превращается в уксус). Древесина пальмы — топливо и материал для кое-каких поделок (как строительный материал пальмовая древесина употребляется редко — она непрочна и быстро гниет).
Это все одна только масличная пальма. А ганоких пород деревьев — сотни. Большинство — обладатели загадочных местных имен и не менее загадочных латиноких. Как ни жаль, но я понял, что для того, чтобы хоть сколько-нибудь разобраться в породах деревьев, растущих в ганских лесах, надо специально приехать сюда на год-другой и ничем, кроме ботаники, не заниматься.
Вот наконец и красное дерево. Но почему здесь написано «относящееся к деревьям, древесина которых имеет торговое название «красное дерево»? Переворачиваю страницу. То же самое. Еще страница, еще.
Да здесь чуть ли не десяток «красных деревьев»! И ни одного красного дерева. Оказывается, существует целый ряд деревьев, каждое из которых имеет полное право именоваться красным. Они разные — эти деревья. И по коре, и по листьям, и по латинским названиям. Но у всех древесина темно-розового цвета, крепкая, долговечная, не боящаяся вредителей и болезней. И еще одна общая черта — они высоки, очень высоки, эти красные деревья, до семидесяти метров высотой. Остальные деревья в лесу им по пояс.
И другую интересную вещь я вычитал в справочнике. Оказывается, в Гане много деревьев, древесина которых, не относясь по цвету к красной, по всем остальным показателям не уступает ей. Это, например, черное, эбеновое, дерево.
Итак, мы едем в Большой лес, который все время по ассоциации называем джунглями, азиатским — непонятным в Африке словом.
— Все одели темные рубашки, как я вчера говорил? — осведомляется Энгманн.
Вопрос риторический. Мы всегда беспрекословно слушаемся.
Улицы Такоради оживленнее, чем вчера. Приближается Рождество. На центральной площади сооружают елку. К высокому шесту привязывают ветки казаурин, листья которых похожи на длинные сосновые ветки. Издали елка как настоящая.
Проезжаем мимо табачной фабрики. Мы на ней уже побывали. Чистая, опрятная и подтянутая. Сильный профсоюз, с которым вынуждены считаться хозяева, добился того, что условия труда здесь лучше, чем на других предприятиях. С этой фабрикой у нас связано одно очень приятное воспоминание. Там, в помещении складов табака, поддерживается низкая температура и влажность воздуха. Воздух сух и холоден, как у нас осенью. И от ровных тюков табака разносится сладковатый запах сена.
Табачная фабрика — предмет законной гордости такорадцев. В стране вообще каждая фабрика на учете, а эта к тому же вполне современная и красивая — архитекторы спроектировали здания, ничем не похожие на те тоскливые приземистые фабричные корпуса, что прямо-таки вопят о тяжелом и скучном труде. Фабрика построена уже в независимой Гане. Ее продукция ничем не уступает заграничной. Знатоки не чураются ганских сигарет.
Наконец Такоради тает среди деревьев. Только что был город, и вдруг — лес. Правда, ненадолго. Мы въезжаем в Секонди — этот сиамский близнец Такоради. На картах так и написано: Секонди-Такоради, двойной город. Но они очень различны. Они поделили между собой обязанности. Такоради — город деловой, он обзавелся портом, в нем выросли банки и пароходные компании. По улицам ходят моряки со всего света, и в магазинах с размахом торгуют сувенирами. Секс. нди старше, обжитее, теснее. В нем базары, кварталы старых домов и областные учреждения. Секонди — номинальный центр области, а Такоради — действительный.
Проехали и Секонди. Теперь пора поворачивать к лесу.
Машина останавливается. Стадо коров. Их гонят издалека, может, от северных границ, может, из Верхней Вольты или Мали. Погонщики в длинных синих халатах и круглых шапочках. Такие стада неделями идут на юг. Мясо само транспортируется, то есть бредет к морю, и коровы в последние дни жизни имеют возможность полакомиться влажной обильной травой леса.
Тут же, неподалеку, их закалывают. Рядом с мечетью. На мечети и на площади перед ней — множество уродливых, жадных и нахальных грифов. Грифы не спешат, они посматривают с минарета на глупых коров и ждут. Они уже не раз видали таких.
Дорога интересна тем, что не знаешь, что ждет тебя за поворотом. Может, речка, тихая и глубокая, наверняка священная для соседнего племени, богатая рыбой и крокодилами. Воздух над ней кишит москитами и всякой летучей тварью, которая несет болезни, болезни и еще болезни.