Дэниел умолк. Его хватка ослабла. На миг Тавии показалось, что он сейчас рухнет в обморок. Взгляд мужчины стал пустым. Уголки глаз почернели – как у Саксони тогда, в храме.
– Что ты дала мне? – спросил он тихо и безвольно.
Тавия побледнела. Она тоже хотела знать ответ на этот вопрос. Ведь если слова Дэниела являлись правдой, содержимое флакона определенно не было счастьем.
– Фокусница…
Тавия подняла взгляд на человека по имени Дэниел Эмильсон. Его лицо казалось бледным. Окровавленные губы сжались в тонкую линию. Он знал, что обречен на смерть – или на нечто худшее.
– Что содержалось в этой магии? – спросил мужчина.
– Не знаю, – искренне ответила Тавия.
Слеза скатилась по щеке Дэниела. Его взгляд скользил по полу, как будто на неровном цементе было начертано заклинание, способное отменить все это. Вырезать из жизни весь день и те ужасы, которые мужчина совершил под влиянием магии, сосватанной ему Тавией.
Он снова сжал пальцы на руках фокусницы, медленно качнув головой из стороны в сторону.
– Ты сделала это со мной, – промолвил он. – Это все твоя вина.
А потом он оторвал ее пальцы от решетки и столкнул девушку с карниза.
Глава 5
Уэсли
У Уэсли была тайна.
По сути, у него имелись сотни тайн. Однако эту, конкретную, никто и никогда не должен был узнать. Заключалась она в том, что Уэсли пребывал не совсем в своем уме. Точнее, в его уме находился еще кто-то.
Люди любят бросаться словом «сумасшедший». Сонму Богов ведомо, что все они считают Уэсли безумным преступником. Однако они просто не знают, насколько правы. Потому что вот уже много лет в голове Уэсли звучат голоса.
А точнее, один голос.
Невозможный голос.
Голос девушки, которую он знал когда-то давно. Она даже после своей смерти каким-то образом сумела оставить юноше свой голос. Возможно, затем, чтобы напомнить Уэсли: у него никогда не было совести. Смотрящий не должен даже пытаться обрести эту совесть.
Почти все время голос напоминал «белый шум». Образы и ощущения; осознание того, что она здесь и прислушивается к каждому его движению. Юноша постоянно должен быть настороже, чтобы защититься от нее. Но время от времени, когда Уэсли был недостаточно сосредоточен, голос девушки прорывался в его сознание и обретал собственную жизнь.
Она бранила смотрящего, когда он становился слишком хорошим. Ликовала, если он вел себя очень, очень плохо. Уэсли не знал, как это прекратить. Он не знал, как остановить ее. Юноша мог лишь отстранять девушку в глубину сознания – поправляя галстук, застегивая запонки и сосредотачиваясь на чем-нибудь еще. Закапывать ее поглубже, пока та снова не решит подняться на поверхность.
Его личный призрак.
Уэсли смотрел на часы, наблюдая, как ускользает секунда за секундой.
Обитель Консортессы Главы выглядела грандиозным зданием, покосившимся на один бок. Единственным предназначением Консортессы была роль посредницы между Эшвудом и другими Главами – она скрепляла их сделки рукопожатием и переправляла секреты от одного к другому. Она являлась чем-то средним между шпионкой и дипломатом; ходили слухи, что в многочисленных сейфах Консортессы хранятся запасы самой темной магии в стране. Эту легенду рассказывали друг другу все юные фокусники, хотя Уэсли никогда особо не верил в эти россказни.
И все же здание было величественным, поскольку Консортессе нравилось считать себя великой. Оно нагло высилось по «бедную» сторону моста. Каждое из окон украшено пышными пучками перьев. С правой же стороны это здание кренилось набок, напоминая свод широкой грудной клетки.
Оно было мощным и внушительным – в том самом очевидном стиле, какой Уэсли никогда не одобрял. Но кроме того, оно казалось хитрым и коварным на тот лад, который юноше скорее нравился: для всего остального Крейдже – и особенно для дуайенны страны – это здание служило всего лишь магической мануфактурой, где возгонялись и разливались по флаконам законные зелья.
Добрые люди даже не знали о нескольких скрытых этажах этого здания.
Дверной проем в противоположной стене вспучился пузырем. Уэсли поднял взгляд на тощего человека, возникшего в дверях. Рейнхольт Лейфссон, секретарь этого учреждения. Он был полностью одет в черное, волосы зачесаны на один бок – кожа мужчины была бледной словно мел. Издали казалось, будто в воздухе парит одна лишь его голова, неспешно дрейфуя к Уэсли.
– Мистер Торнтон Уолкотт, – произнес Лейфссон с гладким крейджийским произношением. Он протянул обтянутую перчаткой руку и склонил голову. Не сделав ни единого движения в ответ на рукопожатие, Уэсли покосился на его перчатки и поднял брови.