— Ну, Джон сказал. Вот, постригли, — пробурчал Великанья Смерть.
— Так стриглись, ну… раньше. Когда мой отец был молод.
Она набрала воздуха в грудь с очевидным удовольствием. Тормунд понадеялся, что это был последний раз, когда прекрасная Бриенна мучила себя южной одеждой. В ледяные провалы к Иным даже самые дивные платья, если она не может в них дышать.
— Это ужасно глупо, но я сказала, что хотела бы назвать дочь самым красивым именем, — продолжила она, сглатывая снова, — и спросила, какое он… считает…
— И? — Тормунд вновь вынужден был собрать всю оставшуюся волю, чтобы не пойти немедленно потрошить Однолапого. Бриенна на мгновение прикрыла глаза.
— И он… он! Он сказал… он начал произносить имя своей сестры.
Тормунд медленно кивнул. Ей не нужно было ничего объяснять. Найдя ее руку, он крепко ее сжал.
Он хотел сказать. Сейчас он хотел сказать: «Ты отравила свою жизнь идиотом, ты позволила себя впутать в грязную историю грязному мужчине, но никогда не поздно вырваться и освободиться, и я всегда здесь. Я — всегда здесь для тебя, и где бы я ни оказался, ты найдешь меня все тем же. Твои дети будут мне родными, и родными мне будут все люди, которые тебя любят и которых любишь ты. В моем доме ты найдешь свой, и мой очаг сможешь разжечь или потушить, когда тебе только будет угодно. И если сейчас ты пожелаешь, Север однажды назовет тебя королевой; и Великанья Смерть станет Драконьей, Львиной, Волчьей — или какой захочешь».
И Тормунд не сказал. Тормунд промолчал. Но, надеясь передать все, что чувствует, он сжал ее руку крепче прежде, чем поднести ко рту. Стоило большого труда ограничиться лишь этим проявлением приязни.
Бриенна не сделала это проще, накрыв его руку своей.
Он мог — о, он мог хотя бы попытаться — закинуть ее на плечи, унести, а если не справится сам, в конце концов, потребовать должок с Сандора — если тот не спился и не сдох где-нибудь в углу. Он мог… но больше, чем обладать этой невероятной женщиной, он хотел видеть ее счастливой.
— Серена, — вдруг вырвалось у него, и их глаза встретились, — если это будет дочь, ты можешь назвать ее Сереной. Это очень красивое имя. Если бы…
«Если бы это была наша дочь, я бы очень хотел дать ей такое имя».
— Надо возвращаться, — вздохнула Бриенна.
— Не надо, — твердо оборвал ее Тормунд, — если тебе придется снова надевать эти… веревки.
— Это корсет. Дамы носят такие вещи.
— Дамы могут носить хоть великанью мошонку вместо шапки, а тебе зачем! — зарычал Тормунд, и теперь, наконец, получил заслуженную награду: ее искренний, грудной, звучный смех.
***
Много лет спустя, вспоминая последовавшие за падением Зимы, а затем и Драконьего Огня, события, Тормунд улыбался собственной прежней наивности.
Гуляя по галереям нового отстроенного Ледового Холла, он, вопреки обещаниям южных гостей, не предавался грусти о временах минувших, но предвкушал грядущее. Подумать только, были времена, когда Север столького не знал! И кое-кто из Зимнего Братства — те, что еще жили и здравствовали и посетили Север хоть раз после Зимы — невольно предавались ностальгии, вспоминая суровость прежних времен. Но теперь все было иначе.
Что-то осталось прежним. Что-то ушло без следа. Что-то стало лучше. И Тормунд Великанья Смерть считал, что последнего было больше.
В конце концов, его сын вот-вот должен был привести в дом будущую жену — и Тормунд погибал от любопытства. Да, времена изменились. Прежде он выделил бы обормоту пару десятков шкур и выселил на мороз, а там пусть справляется, как знает.
Но Торехилл всегда отличался от остальных родственников. Начиная с того, что возжелал, драть его так и эдак, стать рыцарем, как долбанные южане, и заканчивая тем, что влюбился в южанку. Ожидаемый результат. Тормунд ожидал примерно чего-то в этом роде, когда однажды, полтора года назад, дурень явился к нему и потребовал найти кузнеца, что скует ему доспехи — он желал, видите ли, отправиться на турнир. Стыдно сказать, но Тормунд больше всего боялся отнюдь не того, что Торехилл проиграет — это было бы вовсе не обидно. А ну как один из этих извращенцев испортит мальчика?
Так что, влюбись юный дурак в какую угодно девицу, это уже утешало. Насколько далеко на юге таинственная южанка, пленившая сердце сына, жила, Тормунд не знал. Все, что ему было известно — девушка обладала невероятной красотой, у нее был старший брат, вызывавший всех женихов красавицы на бой, и отец ее обожал сверх всякой меры. Но все же Торехилл смог одолеть в поединке противника, сделал его другом и наперсником, а затем, вспомнил о том, где и кем рожден, украл возлюбленную с благословения матери невесты.
Примерно так изложили события получившие ворона ученые мужи, и Тормунд не мог дождаться явления сына, чтобы, наконец, сказать ему в лицо, как он горд и счастлив. Все-таки, несмотря ни на что, не забыл подлец обычаи Вольного народа, не опозорил Великанью Смерть. И вот, послышались приветственные песни и крики на дороге. Торехилл был здесь — и, очевидно, новая невестка тоже.
Тормунд не был так же легок, как в молодые годы, не то бросился бы бегом навстречу — и никакой там титул, придуманный когда-то Джоном, не заставил бы его стать степеннее. Возраст заставил. И он вышел, щурясь на яркое солнце, выглядывающее из-за высоких облаков, как раз ту минуту, когда сын и его возлюбленная пересекли последний частокол перед Холлом. Конечно, на лошадях, как и все южане…
В короткое мгновение Тормунда обдало вместе с прохладным ветром близкой осени дрожью, словно ледяной водой окатили. годы, пролетевшие с той Зимы, рассыпались в труху. Но нет, это было лишь мгновение, все оставалось прежним вокруг. И сын — окрепший, возмужавший, хоть и с дурацкой южной прической, даром что поцелованный огнем, и она.
Тормунд облизал губы, надеясь удержать улыбку.
— Ты посмотри, а ведь как в мужика-то вырос, — не удержался он, обнимая Торехилла, — и что, забавы эти твои теперь закончатся?
— Великанья Смерть. Отец, — торжественно начал сын, но, судя по прищуру, он обязательно еще явит унаследованный от предков нрав, — позволь представить тебе мою нареченную, леди…
— Я не… — начала было девушка, и Тормунд не смог сдержать широкой улыбки, когда Торехилл закончил:
— …Серена Ланнистер-Тарт.
Должно быть, Тормунд улыбался слишком долго, потому что кое-кто в толпе кашлянул.
— Что ж, заходите, дети. Мать скучала по тебе, дурень ты этакий. И ты заходи — это твой дом, дочка.
И, пока в дверях немного замешкались встречающие с обрядом — невеста никак не могла сообразить, какой ногой положено перешагивать через порог и что нужно сказать — Тормунд смотрел в пространство вне времени, вне смены сезонов или сторон света. Там, в безмятежности вечности, он встречал ответный взгляд Бриенны, ничуть не изменившийся за годы. Она всегда умела говорить громче без слов.
И Тормунд не мог не ощутить себя моложе на целую жизнь, полным трепета, страсти предвкушения, как когда-то. Когда все было возможно.
— Эй, скажи-ка, красавица! А твои родители приедут на свадьбу?..
The end.