В общем, я для себя решила, что папу надо непременно забрать к себе, и с этими благими намерениями снова заснула.
Проснулась я около трёх часов дня, нарядилась-накрасилась, и вся такая фильдеперсовая пошла выручать из беды отца.
Дверь родителькой квартиры открыл мне сам папа. Ибо он был единственным из всех, находящихся в данный момент в его доме, кто был способен услышать дверной звонок, и открыть дверь.
— Приехали? — Шёпотом спросила я папу.
Папа обречённо кивнул.
— Чо мать? — Уточнила я.
— Поллитра валерьянки. Спит.
— А уроды? — Я оценивала обстановку.
— Жрут спирт.
— Одевайся. — Я потянула папу за рукав.
— Не могу. — Папа твёрдо оторвал мою руку от его рукава. — Хату выставят. А мать на органы сдадут.
— Я войду.
Папа отступил. Он сам меня воспитывал, и знал каждое моё действие наперёд. Препятствовать мне сейчас было опасно.
В родном доме пахло носками, валерьянкой, алкоголем и зелёным луком. Прекрасный букет.
На папином диване лежал незнакомый мужик, развратно шевеля жёлтыми пятками, выглядывающими из разноцветных дырявых носков, и лениво щёлкал пультом от телевизора. В маминой комнате стояли клетчатые баулы, из которых торчали серые валенки и два лошадиных копыта. На кресле, накрытая газетой «Могилёвские новости», на которой проступали жирные пятна, безмятежно спала моя мама, источая сильный запах валерьянки. В бывшей моей комнате, разложив на кровати лук, буханку хлеба и три солёных помидора, возлегали тётя Таня со своими карапузами, и жрали хань из хрустальных фужеров, подаренных мне мамой на мою свадьбу.
В глазах у меня потемнело, и от переизбытка чувств я стала заваливаться на папу. Крепкое отцовское плечо не дало мне упасть на пол, а папин голос сзади подытожил:
— Три недели.
Голосом Никиты Джигурды я сказала только два слова:
— Хуй. Одевайся.
Папа не рискнул со мной спорить, и исчез. А я вошла в комнату.
— Приехали? — Риторически поинтересовалась я, выкидывая в окно лук и помидоры.
— Ы. — Ответил Васёк. Или Витёк. Хуй их разберёшь — они на одно ебало.
— Приезжайте к нам ещё. — Вежливо продолжила я, аккуратно извлекая из рук тёти Тани фужер с надписью «Совет да любовь». — Лет через семьдесят. Раньше не надо. Я ещё буду крепка и сильна. И вырву всем вам ноги.
На этом моё спокойствие, вызванное шоком, благополучно закончилось, и я заорала:
— Я вырву всем вам ваши ебучие сраные ноги, вырву вместе с вонючими носками, которыми вы, бляди, навоняли на всю мою квартиру! Я вколочу вам в глотки ваши валенки и копыта, а жопы вам навтыкаю останки вашего папы, которого я прям щас отправлюсь рвать на куски зубами! Я сложу вас в ваши баулы, а мой папа принесёт мне с работы пятьдесят кило цемента. Мой папа строитель, он умеет красть цемент со стройки так, чтобы его не поймали, и он украдёт его. Для меня. И поможет мне сделать в тазу раствор. Который я напихаю вам во все отверстия, и ещё останется литров сорок, чтобы полностью наполнить ваши ебучие авоськи, в которых будете лежать вы! После этого мы с моим папой — а он крепкий мужик, он на стройке работает — допинаем ваши авоськи до Яузы, и кинем вас в реку. С обрыва. И похуй, что там нет никакого обрыва — я клянусь, он там появится. Если. Вы. Через минуту. Не съебётесь. Отсюда. НАХУЙ!!!!
На этом месте у меня временно закончился словарный запас, и я услышала как хлопнула входная дверь. Оглянувшись назад, я увидела открытый папин рот, и сделала вывод, что из квартиры съебался вовсе не он. Поняли это и жители Белоруссии.
— У нас билеты на семнадцатое число… — Проблеяла то ли Оля, то ли Лена — тоже хуй поймёшь, они на одну синюю рожу, но тут же увидела как покраснело моё лицо, и исправилась: — Но мы можем их поменять.
Я сделала шаг в сторону, освобождая дверной проём, и тихо сказала:
— Пошли нахуй!
Ещё никогда я не видела, чтобы нахуй шли так слаженно, в ногу, и так быстро.
Через три минуты входная дверь хлопнула ещё один раз, и в квартире остались я, мама, папа, и запах носков.
Я повернулась к отцу:
— Я вот только одного не пойму: ты чо, не мужик, что ли?
Папа испуганно сделал шаг назад, и упёрся спиной в шкаф. Дочь он воспитывал сам лично, поэтому знал, что сейчас будет.
— Какого хуя, спрашивается, я должна приходить к вам, выгонять этих упырей, спасать свой богемский хрусталь, и надрывать свой прекрасный голос?!