— Я не знаю, как ты ухитрился влезть в доверие к моей дочери, но если ты думаешь, щенок, что таким образом сумеешь вызволить своего папашу, то жестоко ошибаешься! Отец твой сгниет в камере, попомни мое слово. А вашу компанию распотрошат…
— Это вряд ли, — спокойно возражаю ему, убирая от себя его руки. Он просто еще не знает, что бо́льшая часть активов уже выведена канадской дочкой через посредника, и теперь ни расчленить отцовскую компанию, ни прибрать ее к рукам целиком не удастся. Да и кому теперь будет нужна практически пустышка?
— Это мы еще посмотрим, — багровеет Леонтьев. — Ну а ты… ты завидовать будешь своему папаше, если еще хоть раз приблизишься к моей дочери. Я тебя уничтожу.
— Ты понял? А теперь пошел вон отсюда!
— Как скажете, — пожимаю плечами и выхожу. Думаю, сегодня не он Вике устроит армагеддон, а она — ему.
От Леонтьевых еду не в отель, а в Листвянку. Там хорошо, все почти так же, как было четыре года назад.
Не успеваю я добраться до места, как мне уже звонит Вика. Названивает раз за разом, одно за другим шлет сообщения, текстом, голосом. Я не отвечаю и голосовые ее не слушаю — не хочу истерик. Да и разговаривать с ней сейчас смысла нет. Отчасти поэтому я и решил не возвращаться пока в Мариотт, куда она наверняка вскоре примчится.
Нет уж, пусть эти эмоции она подарит своему отцу. Интересно даже, надолго ли его хватит. Ну а я просто отключаю телефон. Процесс запущен, осталось только подождать. А небольшой дауншифтинг — это то, что мне сейчас нужно.
Хватило Леонтьева ненадолго. Как только я возвращаюсь в город, мне приходит от него приглашение. В гости. И почти сразу ко мне в номер врывается Вика, вся на нервах. И с порога обрушивает на меня шквалом и упреки, и злость, и слезы, и мольбы, и признания.
— Герман! Где ты был?! Где?
— В Листвянке.
— В какой Ли… Зачем? Что ты там забыл?
— Просто отдыхал.
— Отдыхал?! Я уже не знала, что и думать! Ты хоть представляешь, каково мне было? Я все больницы… все морги… А ты просто отдыхал! Я с ума сходила! Я отцу сказала, что если он тебя не найдет, то меня больше никогда не увидит! И я бы… я…
Она срывается на визг. Мне даже жаль ее, но по-другому уже никак. Я обнимаю Вику, чувствую, как ее всю колотит в моих руках. Утешаю:
— Перестань, всё хорошо…
Она сначала кричит, вырывается, рыдает в голос, но затем, обмякнув, замолкает.
— Не делай так больше… не поступай так со мной… Я же чуть не умерла… Я отцу никогда этого не прощу… я же знаю, ты из-за него так… Ненавижу его! Но он согласился. Слышишь, он согласился! Уступил…
— Я рад, — целую ее в макушку.
— Герман, пожалуйста, давай не будем ждать? Давай поженимся скорее? Я не могу так… я боюсь, что опять что-нибудь случится… Ну, зачем нам еще чего-то ждать? Отец сделает так, чтобы твоего отца освободили… А мы… мы сразу после свадьбы уедем… Ты бы куда хотел?
— Мне все равно.
— Тогда на Мальдивы… Там здорово! Просто рай… А свадьбу сыграем на Байкале. Хотя бы в той же Листвянке. У меня подруга одна год назад отмечала там день рождения. В «Маяке». Шикарно было… сначала в ресторане отеля гуляли, потом на теплоходе… с огнями, с музыкой, с фейерверками… Давай так же?
— Почему нет, — соглашаюсь я, а внутри оседает неприятное чувство. Будто Листвянка была для меня чем-то особенным, чуть ли не сакральным, а свадьба с Викой это место если не опошлит, то лишит чего-то ценного. Дурость какая-то, конечно.
Вика льнет ко мне, то заглядывает в глаза, то прижимается всем телом, слегка потираясь.
— Ну что, поехали к твоему отцу? — останавливаю ее я. — Он ждет.
— Подождет… Герман, ну что ты как не живой? — шепчет она и слегка прикусывает кожу на шее. — Прямо айсберг… Ну же, я знаю, как тебя разогреть…
Руки ее ныряют под рубашку, скользят по спине, выводя хаотичные узоры. Затем опускаются ниже, под пояс брюк, сжимают, царапают, перемещаются к паху. Расстегивая пуговицы на ширинке, Вика потихоньку сползает вниз, а я, прерывисто выдохнув, откидываюсь спиной к стене и закрываю глаза. «Разогревать» Вика действительно умеет…
В Маяк приезжаем с Викой вечером. Ее идея отметить здесь сначала помолвку. А если уж все понравится, то и чуть позже свадьбу.
Здесь, как всегда, размеренность и безмятежность. Ни спешки, ни суеты, ни шума. Только крики чаек и шелест волн. Мокрый асфальт блестит сотнями огней.
Лена Третьякова когда-то сказала, что здесь особенная атмосфера — завораживающая. Я про себя тогда лишь посмеялся. А теперь и сам так чувствую. Хотя разумно объяснить это не могу. Просто голое ощущение. Я даже не могу сказать, нравится ли мне оно. Потому что здесь воспоминания становятся навязчивее, а тоска — острее.