В лифте пытаюсь выровнять дыхание и справиться с собой. Ловлю свое отражение в зеркале: лихорадочный блеск в глазах, пылающие скулы, страдальческий излом бровей. Не лицо, а открытая книга. Надеюсь, из девочек никто ничего не заметил…
Выхожу на первом этаже в холл и, как назло, тут же сталкиваюсь с ними. С Германом и его невестой. Они, очевидно, только что вышли из ресторана и, наоборот, направляются к лифтам. Она держит его под локоть и ничего вокруг не видит. Меня тоже, слава богу, не замечает.
Зато Герман тотчас впивается в меня взглядом. Но тут уж я делаю вид, что не вижу их. Быстро проношусь мимо, словно страшно куда-то тороплюсь, хотя на самом деле боюсь, что ему вздумается меня окликнуть, остановить, да даже просто поздороваться. Меня прямо затрясло внутри. Глупо, конечно. Да и Герман не окликнул, не остановил, не поздоровался…
На следующий день иду на работу как на Голгофу. Хоть увольняйся совсем. Но… от девочек узнаю, что из семьсот первого вчера выехали, хотя номер у них был оплачен на неделю вперед.
Я рада, правда, рада. Я даже вздохнула с облегчением. И эта дурацкая нервозность, из-за которой у меня всё из рук валилось, сразу стихла. Но вот тяжесть в груди и тянущая, противная тоска никуда не делась. Я еще и поплакать, глупая, опять умудрилась, когда готовила их номер к заезду новых гостей.
Но к вечеру более-менее успокоилась. Возвращалась домой опять в потемках, хоть и не так поздно, как накануне. Вот же, недавно, в этот час еще было светло, вспоминаю я с грустью. А скоро и вовсе осень, дни станут короткими…
Еще издали замечаю, что у нашего подъезда припаркована чья-то иномарка. Я не обращаю внимания — мало ли чья… Потом из машины кто-то выходит, мужчина, по-моему. Его рубашка белеет в темноте. Он просто стоит, словно ждет кого-то.
И лишь когда между нами остается всего пара десятков шагов, я вдруг понимаю, что это Герман…
12. Лена
Первая мысль: это не может быть Герман! Откуда ему тут взяться? Он ведь не знает, где я живу… Да и, главное, зачем ему это?
Может быть, я просто вижу его в каждом, кто на него похож. Так бывает, когда слишком много думаешь о ком-то. Но нет, подойдя чуть ближе, убеждаюсь совершенно точно — это Герман. Никаких сомнений.
Меня тотчас охватывает паника. Боже, что он здесь делает? Что ему надо?
Я непроизвольно замедляю шаг, почти останавливаюсь, словно боюсь к нему приблизиться. Может, и боюсь. Только не его, а себя. Со мной и так в последнее время черт-те что творится. Я еле в руках себя держу. Постоянно в каком-то раздрае.
Вот и сейчас иду — и ноги в коленках подгибаются, а сердце с каждым шагом колотится все сильнее, все чаще, все оглушительнее.
Герман же просто стоит и ждет, заложив руки в карманы брюк. Тусклый свет фонаря падает на его лицо так, что глаза полностью скрыты в тени. Но я и так чувствую, что он неотрывно смотрит на меня, и под его взглядом внутренняя паника набирает обороты. Вот уже сердце подскакивает к самому горлу, яростно пульсирует и норовит выпрыгнуть наружу. Невзирая на ночную прохладу, мне вдруг становится жарко и душно.
«Соберись! У тебя всего несколько секунд, чтобы успокоиться. Ну же!» — говорю себе. Даже требую. Не хочу, чтобы он видел, как я из-за него волнуюсь. Не хочу, чтобы знал, как мне до сих пор больно от его предательства. Не хочу, чтобы решил, что он мне небезразличен.
Лихорадочно придумываю, как быть, что ему сказать. Прошмыгнуть мимо и уж тем более пройти с гордым видом не получится. Взывать к совести — мол, как он смеет заявиться сюда после того, как бросил меня — нелепо и бессмысленно. Бывшие одноклассницы не выясняют отношения с чужими женихами.
Может, поздороваться спокойно и холодно, будто мне плевать на него? Это было бы лучше всего, но меня так трясет от нервов, что изобразить равнодушие вряд ли удастся. Да и кого я собралась обманывать? Германа, который всегда видел меня насквозь и легко читал все мои мысли.
Чем меньше между нами расстояние, тем сильнее меня охватывает волнение. И тем медленнее я двигаюсь. Ноги как ватные, совсем не слушаются. Зачем, ну зачем он сюда явился?
Знал бы он, как плохо мне было тогда, и как плохо сейчас…
Впрочем, он прекрасно это знал. В голову тут же лезет наша последняя встреча в больничном дворе, когда я, глупая, унижалась перед ним, признавалась в любви, умоляла меня не бросать, и его слова как ушат ледяной воды: «Это была лишь игра». Так что всё он знает. Герман всегда прекрасно разбирался в людях. Просто плевать ему на чужие чувства, что тогда, что сейчас.