— Прости, — примирительно произносит Герман. — Я не хотел… эм… то есть не собирался тебя трогать. Обещаю, больше не прикоснусь… сегодня.
Он насмехается надо мной!
— Мне пора домой. Меня ждут… ждет… муж.
— Почему же он тебя не встречает? Почему позволяет ходить одной по ночам?
— Это не твое дело, Герман.
— Кто хоть он, этот твой муж?
— И это тоже не твое дело. Я же не спрашиваю у тебя, кто твоя невеста.
— Спроси, если хочешь, — предлагает он.
— Не хочу, — как можно тише говорю я, поглядывая на наши окна и пытаясь понять, не смотрят ли оттуда за нами. — Герман, ну что тебе от меня нужно? У тебя своя жизнь, у меня — своя. Ты не должен был сюда приезжать. Не должен подходить ко мне. И откуда ты вообще узнал мой адрес?
— Это было не так уж сложно, — пожимает он плечами и, устало вздохнув, отвечает уже серьезно, глядя куда-то в сторону. — Да, ты права, Лена. Всё ты верно говоришь. Не должен был, конечно. Но… не смог удержаться, прости. Я скучал по тебе. Очень скучал.
— Ч-что? — запинаясь от неожиданности, переспрашиваю я. — Это что, шутка? Новая игра по старым правилам? Не наигрался в прошлый раз?
Чувствую, меня снова заметно потряхивает, а в голосе звучит надрыв. И это я хотела показать ему свое равнодушие… Просто его слова задели за живое, опять всё всколыхнули, разбередили.
— Тшш. Не заводись, — придвигается он ко мне. — Мне пришлось так сказать. Извини.
Он хоть и извиняется, но в его голосе я слышу вовсе не раскаяние, а… удовлетворение. Он видит, как я на него реагирую, и это почему-то доставляет ему удовольствие. Какой же он все-таки бездушный, циничный манипулятор! Только вот я больше не та наивная дурочка, что велась на все его уловки.
— Знаешь, Герман, найди для своих игр теперь кого-нибудь другого, а меня оставь, пожалуйста, в покое. И еще. Ты ошибаешься. Мы — чужие. Мы — всего лишь бывшие одноклассники.
У него вырывается короткий смешок.
— Нет, Леночка, мы не чужие. Ты обиделась, что я так тебя представил? А как надо было? Знакомься, дорогая, это моя…
Герман замолкает. "Дорогая" царапает, как будто это для меня новость. И все равно я зачем-то жду: ну же, скажи, кто — моя?
Снизив голос почти до шепота, он, глядя мне прямо в глаза, наконец договаривает:
— … моя любовь.
13. Лена
Я моментально вспыхиваю. К щекам приливает жар. Любовь? Может, мне послышалось? Это же абсурд! Быть такого просто не может.
Но нет, Герман смотрит на меня так, будто ждет моей реакции. И даже не улыбается больше. И, конечно, ловит все мои эмоции, которые наверняка в одно мгновение промелькнули в лице.
— Что? — обескураженно ахнув, переспрашиваю я. Но моя растерянность длится лишь несколько секунд. А затем меня захлестывает негодование.
— Зачем ты это говоришь?! По-твоему, это смешно? — забыв об осторожности, сгоряча выпаливаю я на одном дыхании. Тут же спохватываюсь, но остановиться уже не могу — так меня разбирает. Чуть спокойнее, чуть тише, но все равно с болезненным надрывом договариваю: — Я не знаю, кем надо быть, чтобы шутить такими вещами… чтобы играть чужими чувствами… какой надо быть бездушной сволочью…
— Да кто шутит? Кто играет?
— Ты! Для тебя всегда люди были марионетки. Ты дергал за ниточки и наблюдал… И на чувства других тебе плевать. Захотел — приблизил, захотел — унизил. Поразвлекался — оттолкнул. И сейчас ты просто издеваешься надо мной.
Герман, качнув головой, на миг отводит глаза и устало вздыхает, так, словно ему приходится растолковывать простые вещи несмышлёному ребенку, который все равно никак не может его понять. Потом снова переводит взгляд на меня и говорит хоть и мягко, но так снисходительно, будто я и впрямь глупый, капризный ребенок.
— Даже и не думал. Лен, ты действительно не понимаешь, почему я здесь? Неужели ты думаешь, что я стал бы три с лишним часа торчать черт знает где… у какого-то барака, чтобы что…? Вот так пошутить над тобой? Какой в этом смысл?
— Не знаю, — нервно отвечаю я. — От скуки.
— От скуки? — хмыкнув, переспрашивает Герман. — Ты правда думаешь, что я такой тупой, что меня подобное может развлечь? Я, может, и бездушная сволочь, как ты сказала, но не идиот. Да и скучать мне не приходится, уж поверь…
— Тогда зачем ты явился, Герман? — вырывается у меня раньше, чем я успеваю прикусить язык. Да не плевать ли мне, зачем он здесь? Еще и выглядит это, наверное, так, будто я выпрашиваю его фальшивые признания. Когда-то я о таких словах грезила, но теперь внутри все кипит и клокочет. И пока он не ответил, запальчиво добавляю: — Я не знаю, Герман, что у тебя на уме, но меня всё это не волнует.