— Изредка. Давно его не видела. Но знаю, что он в армии отслужил. Сейчас работает в полиции. Не знаю, кем. С какой-то девушкой живет. В общем, нормально у него всё.
Больше он ни о ком не спрашивает, но я не могу сидеть в тишине. Молчание меня нервирует. Лучше уж вести ничего не значащий разговор. Поэтому сама продолжаю тему:
— А Соня Шумилова уехала в Питер. Отучилась там в театральном. Мы иногда с ней переписываемся. Ларина тоже уехала. В Москву. МГЛУ окончила. Ямпольский в автосалоне работает. Машины продает. А Михайловская… — говорю и невольно слежу за его реакцией, — поступила в мед, но бросила. Соня пишет, она замуж вышла.
Герман безразлично кивает. Потом говорит:
— Расскажи лучше про себя.
— Не знаю, что рассказывать, — сразу теряюсь я и замолкаю.
— У тебя очень хорошая бабушка, добрая, — неожиданно изрекает он.
Я бросаю на него удивленный взгляд, и тут до меня доходит.
— Так это ты у бабушки выспросил, где я живу? Не понимаю, как она могла тебе всё это выложить… Она же очень злилась на тебя…
Он в ответ только улыбается, а потом спрашивает:
— А ты, Леночка? Ты все еще злишься на меня?
Я вспыхиваю. И отворачиваюсь к окну.
— Я не хочу об этом.
— А я хочу, — голос его становится именно такой, от которого мне становится не по себе. Он будто обволакивает, проникает под кожу, вызывает мурашки.
— Ты думаешь, что я тебя бросил, предал, оставил в беде… — перечисляет он.
— А что нет? — с вызовом спрашиваю я. — Не бросил? Не предал?
А потом вдруг замечаю, что мы останавливаемся перед чьим-то чужим коттеджем. И кованые ворота начинают с лязгом разъезжаться.
— Мы где? Ты куда меня привез? Ты же обещал, что довезешь до города и всё! — возмущаюсь я.
— Довезу. Зайдем на минуту, а потом довезу.
Он же абсолютно невозмутим, так, что и мое возмущение как-то сразу сходит на нет. Но я все равно твердо заявляю:
— Зачем? Никуда я не пойду. Герман, зачем это всё?
— Сейчас узнаешь.
Герман, конечно, в своем репертуаре. Отказ он просто не слышит и не воспринимает. Заезжает во двор, выходит из машины, огибает ее и распахивает дверцу с моей стороны. Тут уж упрямо продолжать сидеть было бы несерьезно, даже глупо.
Я выхожу, озираюсь. А Герман вдруг берет меня за руку и тянет к крыльцу.
— Куда ты меня ведешь? Кто здесь живет? — спрашиваю беспокойно.
— Явницкий.
Я не успеваю ничего сообразить, как он уверенно затягивает меня в дом. Затем ведет через просторный холл в сторону комнаты — наверное, это гостиная, — откуда слышны голоса и смех.
Мы останавливаемся на пороге зала, где в креслах сидят пятеро мужчин. Выпивают, оживленно что-то обсуждают, но с нашим появлением резко замолкают.
Я бросаю непонимающий взгляд на Германа. Он же пристально и даже как-то с вызовом смотрит только на одного из них. Не сразу и с трудом я узнаю в нем отца Германа…
17. Лена
— О, Герман! Ну, наконец… — первым приходит в себя от удивления мужчина средних лет в светлых льняных брюках и белом поло. — А мы тебя уж и не ждали…
С неменьшим удивлением я узнаю в нем бывшего губернатора. Дмитрия Николаевича. Впрочем, да. Герман же сказал, что это дом Явницкого, только я как-то не сопоставила сразу. Я и подумать не могла, что Герман вот так запросто вхож в дом губернатора, пусть и бывшего…
Хотя почему нет? Это для меня он стал кем-то особенным, необыкновенным, вершителем судьбы. Ну и для бабушки, которая буквально молилась на Явницкого, а когда он проиграл на выборах, расстроилась, наверное, даже больше, чем он сам. А для отца Германа он наверняка… И вдруг меня пронзает неожиданная мысль. Даже не мысль, а скорее ощущение смутной догадки.
— Проходи… проходите, — приглашает нас Явницкий и с любопытством разглядывает меня. Он меня не узнает. То есть — он, очевидно, меня вообще не знает. Хотя и не обязан, конечно. То, что он выделил средства на мое лечение, наверное, не значит, что он должен был знать меня в лицо. — Это…
Явницкий указывает на меня и вопросительно смотрит на Германа, ожидая, что он нас представит. Но Герман не отзывается, он так и не сводит взгляда со своего отца, который сейчас заметно нервничает. И в отличие от Дмитрия Николаевича явно меня сразу же признал.
Ощущение, будто всё совсем не так, как выглядело прежде, только усиливается.
Как вспышки в памяти проносятся вереницей обрывочные эпизоды четырехлетней давности. Вот мы гуляем с Германом на берегу Байкала. Он обнимает меня, а потом говорит, что никуда не уедет. А еще говорит, что отцу его решение не по душе… А вот последний звонок. Его отец пришел нас поздравить, а затем отвел в сторону Германа и велел быть вечером дома. И добавил: «Никаких Лен. Будут только люди нашего круга». Затем — выпускной. Герман обнимает меня и отчаянно просит: «Только не умирай… я люблю тебя». А всего через день — его убегающий взгляд и ледяной тон: «Это была лишь игра».