— Что у вас за общежитие такое! — не сдержалась я. — Убивать будут — а вы ничего не знаете…
Я уже думала пойти опять в полицию, но тут мне позвонила Вера Алексеевна и почему-то шепотом сообщила, что Юлька у них. Мне, конечно, сразу стало легче — во всяком случае там она жива-здорова. Но как теперь с ними объясняться?
Пока ехала до Листвянки, так ничего и не придумала.
Открывает мне Вера Алексеевна. Сообщает шепотом, что Юлька еще спит. И Антон тоже. В квартире и правда стоит сонная тишина.
— Пойдем, Леночка, на кухню, — зовет меня за собой мама Антона. — Пусть выспится. Юля в таком состоянии ужасном вчера приехала. С чего-то решила, что ты здесь. Хотела назад возвращаться, но мы ее не отпустили, конечно. Ну куда ей в таком виде? И потом, она сказала, что ее там ищут… расправой угрожают… Да?
— Да.
— Какие же мерзавцы! — покачала головой Вера Алексеевна. — Как их только земля носит. Сначала надругались над девчонкой, а теперь… И защитить ее, бедную, некому, да? А с полиции какой прок? Там всё куплено.
— Очень хочется верить, что не всё.
— Ой, Леночка, это страшные люди. Угрозами такие не ограничатся. И покалечить могут, и убить, тьфу, тьфу, тьфу. И ничего им за это не будет. Все у них давно схвачено. Зря вы все это затеяли.
Я молчу, не спорю. Может, она и права, но как тогда вообще жить? Терпеть и молчать?
— Есть фильм хороший наш. Ворошиловский стрелок. Не смотрела?
— Смотрела, — киваю я.
— Вот Юлечке бы такого дедушку, — вздыхает Вера Алексеевна. — Слушай, а пусть она у нас это время поживет?
— Не знаю даже, — теряюсь я. — Неудобно как-то. И вам лишние проблемы…
— Да какие проблемы? Про нас эти мерзавцы не знают, искать ее тут никто не будет. И Антону веселее, они вчера полночи… — Вера Алексеевна осекается и бросает на меня испуганный взгляд. — Я не то сказала, ты не подумай…
— Да я ничего такого и не думаю.
— Прости меня, глупую… — бормочет она. — Ляпнула, сама не знаю что. Они просто общались. Не думай… Антоша любит только тебя, ты же знаешь.
Она еще и извиняется! Передо мной! Я от стыда даже смотреть на нее не могу, встаю из-за стола, отворачиваюсь. Знала бы она, что Антон покалечен из-за меня, что пока он лежит здесь, я прекрасно провожу время с другим… Мне и так тошно, а от ее извинений еще хуже становится. Это я перед ней должна прощения просить…
— Все нормально, Вера Алексеевна, — краснея, говорю я. — Наоборот, я вам очень благодарна. И если… если это не в тягость вам… то было бы здорово, если бы она тут… немного…
Наконец просыпается Юлька. Выходит в коридор, видит, что я стою у окна, и кидается ко мне. Сжимает в объятьях так крепко, что почти душит. Что-то быстро говорит, всхлипывая, я разобрать не могу, только отдельные слова:
— Ленка… они вчера… убьют… сюда… боюсь…
После завтрака мы обе идем в комнату Антона. Он тоже уже не спит. Я подхожу к нему, как обычно и делаю. Здороваюсь. А у самой никак не идет из головы мысль, что он все знает про меня. Не мысль даже, а ощущение. Хотя я понимаю, что это просто стыд и совесть меня мучают, что Антон ничего не знает и знать не может, но смотреть на него все равно не могу. Говорю с ним, а сама отвожу взгляд. Это ужасно.
И когда Юлька предлагает выйти на улицу «покурить», я цепляюсь за этот предлог и сбегаю.
Мы выходим из подъезда, но садимся не на ближайшую лавочку, а идем на детскую площадку, чуть поодаль. Устраиваемся обе на качелях и сначала молчим. Потом Юлька действительно закуривает.
— Из-за этих сук снова стала курить, — показывает она сигарету. — Иначе с ума сойду от стресса. Антошку своего не ругай, он вчера тоже курнул немного. Меня ругай, это я ему предложила. А то лежит, никакой радости… Он у тебя так-то вообще нормальный. Все свои слова про него беру обратно. Хотя после Славика и Никитоса все нормальные…
— Юль, прости меня. Я тебя вчера подвела…
— Да брось. Ты же не МЧС, ты и не обязана быть двадцать четыре часа на связи. Но вчера, конечно, был лютый треш.
— Кто к тебе приходил? Что они хотели?
— Понятное дело — чтобы заяву свою забрала.
— Нельзя же. По закону нельзя ведь забирать заявление об изнасиловании.
— Зато можно поменять показания. Сказать, типа, я все выдумала, оговорила, это было обоюдное согласие…
— Они хотят, чтобы ты так сказала?
— Угу.
— А ты?
— А я сказала: пошли в жопу. Вместе с Леонтьевым.
— А они?
— А они… — Юлька задирает кофту до локтя и показывает огромный лиловый синяк на руке. — Еще под дых ударили. Но там синяка нет. И пообещали порвать мне эту самую жопу. Толпой. А потом прикопать где-нибудь в лесополосе. Если я не сделаю, как они велят.