— А вот такого, — злится Леонтьев, — что весь ваш концерт по телефону слышала.
На несколько секунд повисает тишина. Леонтьев прочищает горло и подытоживает:
— В общем, попросили ее просто отказаться от своих показаний. Следак, мол, в теме. Ну а мы отблагодарим. Ну, дали ей сроку один день. Завтра посмотрим, а если не согласится…
И в этот момент у меня начинает гудеть телефон. Леонтьев замолкает. Ждет, когда я отвечу. Смотрю на экран — Лена. Ну это просто ирония какая-то… Ни позже, ни раньше.
Сбрасываю звонок. Быстро прячу телефон в карман.
— Кто там? Не Вика, нет? — интересуется Леонтьев.
— Нет. А если не согласится, то что? — возвращаюсь я к больному вопросу.
Но Леонтьев разводит руками.
— По обстоятельствам. Ребята умеют быть убедительными…
Выдавливаю усмешку. Леонтьев тут же ведется.
— Сомневаешься? Зря-зря. Мои ребята и не таких пигалиц ломали…
В груди печет адски, но продолжаю невозмутимо:
— Игорь Юрьевич, убеждать надо уметь, не вынимая рук из карманов. Вы имейте в виду, что теперь, когда дело получит широкую огласку, следить будут не только за этой девушкой, но и за вами, и за всеми, кто хоть как-то причастен. Каждый ваш шаг, каждое ваше слово будут под пристальным вниманием. Ее, вас, Славика будут обсуждать. А теперь подумайте, что будет, если про ваших ребят и их методы станет вдруг известно?
— Ну… — замявшись, бормочет он. Но сдаваться не хочет: — Ну они же не дураки, при людях не станут…
Я ничего не отвечаю, просто смотрю на него молча. Он еще немного мнется, но сомнения берут верх.
— Ну да ты прав. Сейчас же все такие продвинутые, все всё кругом снимают, в туалет нельзя сходить спокойно… Ну а как тогда быть с ней?
— Никак.
— В смысле — никак? Что с ней делать-то?
— Пока ничего. Будете давить на нее или на ту девушку — об этом обязательно узнают. И тогда… ну вы и сами знаете, чем чревато возмущение масс.
— Ну это я понял, но потом-то как… — растерянно моргает Леонтьев.
— Посмотрим, — отвечаю расплывчато, но он сразу успокаивается.
— Ну, полагаюсь на тебя, Герман… Ты уж придумай, как незаметно нейтрализовать эту девицу. Чтоб к суду всё было в ажуре, да? Мне ведь сейчас что важно? Чтобы это всё закончилось как можно скорее. Выборы через два месяца. А надо, чтобы еще об этой истории успели забыть. Кокорин обещал со своей стороны, что всё по-быстрому сделают… А ты, значит, возьмешь ее на себя, да?
Я киваю.
— Спасибо, сынок.
41. Лена
Эти двое уходят. Я медленно поворачиваюсь к бабушке. Господи, как ей всё это объяснить?
А бабушка так и сидит за столом, не двигаясь, но не как обычно — прямо, а сгорбившись, будто обмякла. И дышит тяжело, со свистом.
— Бабулечка, все будет хорошо, не переживай только… — присаживаюсь на корточки рядом с ней. — Тебе нельзя волноваться!
Она кивает, а сама вся бледная, губы почти серые.
Я бегу к холодильнику, достаю флакон с ее лекарством, торопливо капаю, не считая. Разбавляю водой и к ней. А у нее руки как плети висят вдоль тела. Она даже стакан взять не может.
Подношу сама к ее рту, придерживаю голову за затылок, но половину она проливает на себя. Затем хватаю телефон и набираю скорую.
Встрепенувшись, бабушка протестующе качает головой, но я их тороплю: «Пожалуйста, скорее! Похоже, инфаркт… уже второй…».
К счастью, скорая в кои-то веки приезжает довольно быстро.
Я к тому времени уже уложила бабушку в кровать и подготовила все документы и выписки.
Женщина-врач сухо и коротко дает какие-то указания пареньку, тот суетливо раскрывает чемодан с кардиографом, распускает провода, цепляет присоски. А я все это время стою за их спинами, не дыша. Трясусь. Зажимаю кулаком рот, стараясь не плакать, но чувствую, что в груди уже вовсю колотится истерика.
До меня не сразу доходит, что врач обращается уже не к парню, а ко мне.
— Инфаркт давний… а сейчас лишь небольшая синусовая тахикардия. Бабушка не нервничала, не перетруждалась? — строго смотрит она на меня поверх очков, пока парень собирает кардиограф.
— Нервничала, — киваю я.
— А вот не надо нервничать. Нельзя, — хмурится она. — Надо бабушку беречь. Какие препараты она принимает? Она вообще что-нибудь принимает?
Распереживавшись, я безбожно туплю, переспрашиваю, словно не могу уловить смысла слов.
— Что. Она. Принимает, — раздражается врач.