Я опять коротко всхлипываю.
— Хотят, чтобы ты изменила показания?
Я киваю.
— Но я не могу. Я так боюсь, до смерти боюсь… не за себя… за бабушку. И все равно не могу. Просто не могу и всё. Ты меня, наверное, не понимаешь, да?
— Отчего же? Я бы сильно удивился, если б было иначе. Просто… — Герман на миг замолкает. — Просто лучше бы ты рассказала мне об этом сразу.
— Наверное… — пожимаю плечами. — Ну, просто ты же вроде как с ними. Я не хотела ставить тебя перед выбором. Ты же сам сказал, что отец до суда в подвешенном состоянии. И все зависит от губернатора. И, если честно, я даже боялась, что ты… выберешь не нас.
Герман долго смотрит на меня с совершенно нечитаемым выражением. Потом говорит:
— Я всегда выберу тебя.
Я сглатываю. Лишь бы опять не расплакаться. Сморгнув подступившие слезы, выдавливаю благодарную улыбку в ответ.
— Ты злишься на меня, да? Что не доверилась тебе сразу?
Он качает головой.
— Но ты такой… мрачный. Если злишься, можешь всё мне высказать…
— Как я могу на тебя злиться? — невесело улыбается он. — Я на себя злюсь.
— За что?
Но он вместо этого вдруг спрашивает:
— Ты ведь из-за этого звонила тогда? Когда ответила Вика?
— Да, — признаю я.
Он снова выдыхает, протяжно и как-то мучительно.
Немного поколебавшись, я спрашиваю:
— А что мне теперь делать?
— Ничего. Пока, во всяком случае, — вздыхает он.
— А если они опять придут?
— Не придут.
— А ты откуда знаешь?
Он не отвечает. А потом говорит:
— Поехали ко мне? Живи у меня. Я буду тебя возить, куда надо. В школу твою или еще куда.
— А как же бабушка? Я не могу ее бросить.
— Возьми ее собой. Места хватит.
Я бы полжизни, наверное, отдала, чтобы просто поехать к нему, жить с ним в одном доме. С ним… да это же просто мечта. Сказка.
— Я не могу… — выдавливаю из себя горестно. — Что я скажу Антону? Я не могу… Прости меня, прости. Но…
Я закрываю лицо руками. Слез нет, но так горько…
На удивление, Герман не спорит, не доказывает мне, что я погрязла в болоте, что гублю себя, что я должна освободиться и все прочее. Он просто молча ждет.
— Прости меня, — шепчу я.
— Тебе не за что просить у меня прощения, Леночка, — отвечает он.
Чтобы скорее миновать этот неловкий момент с Антоном, я с наигранной живостью сообщаю ему:
— А знаешь, что мы придумали? Точнее, Олеся Владимировна. Про всё это рассказать в СМИ. Завтра утром к Юльке приедет журналистка, возьмет у нее интервью. А затем и со мной побеседует. И потом всё это опубликуют. Как думаешь, это нам поможет?
Герман почему-то не отвечает. Только опять смотрит на меня так же, как час назад, при встрече. С какой-то пронизывающей жалостью. Так смотрел на меня двоюродный дядя, когда объяснял, почему я больше никогда не увижу маму с папой. Так же смотрел на нас и врач, когда сообщал про аневризму.
— Олеся Владимировна говорит, что поможет… — вяло заканчиваю я мысль и замолкаю.
Видимо, Германа ранило, что я отказалась к нему поехать жить. Меня бы тоже ранило. Отворачиваюсь к окну. Мне неудобно перед ним, да вообще стыдно. Я ведь ненавижу такое: пользоваться человеком, который тебя любит. А у меня сейчас так и получается. Обращаюсь за помощью к нему и тут же говорю: «Извини, у меня Антон». Хороша, ничего не скажешь. Самой от себя противно…
— Прости меня, — жалобно лепечу я. — Мне пора. Я… я позвоню тебе… потом как-нибудь, да?
Он кивает и все смотрит, смотрит так, что у меня сейчас сердце разорвется. Я не выдерживаю. Выскакиваю из машины и убегаю домой.