Мне ведь действительно так хотелось излить ему все свои переживания, но сейчас, когда он спросил, я даже не знаю, с чего начать. Да я и немного успокоилась уже.
Помявшись, все же говорю:
— Ну, если вкратце, то Антон меня бросил. Сказал, что разлюбил.
— И это тебя так расстроило? — приподнимает Герман бровь. А у самого глаза так и горят.
— Честно говоря, нет. Ни капли. Но… Вера Алексеевна, это мама Антона… тоже узнала всю правду.
— Какую правду?
— Что я покалечила Антона, что это я была за рулем. Ну и про тебя тоже узнала.
— Стало легче?
Я прислушиваюсь к своим ощущениям и замечаю, что тяжесть, которая весь день меня давила и душила, почти ушла.
Нет, если я встречу Веру Алексеевну мне будет, конечно, стыдно смотреть ей в глаза, но вот сейчас мне действительно легко. Ощущение такое, будто я выпуталась из сетей. Это чудовищно, но это правда. Наверное, я — эгоистка…
— Стало, — признаюсь я.
Герман мне улыбается, но сейчас его улыбка кажется какой-то порочной, что ли. И к щекам тут же приливает кровь. Или я совсем с ума схожу?
— А еще нас так ужасно подвела журналистка, — перескакиваю я скорее на другое. — Мы с Юлькой так на нее надеялись… А Леонтьев… они такую лживую басню состряпали! Слов нет, какие они сволочи!
Я снова вспоминаю, как мы сидели в кафе, как эта Сомова унижала и провоцировала Юльку, и меня вновь охватывает праведный гнев.
— Представляешь, наплели, будто Юлька с этим Славой сама… ну, ты понимаешь… с обоюдного согласия. А потом стала его шантажировать. И так расписали, мол, ее наняли конкуренты Леонтьева. Из-за выборов. Ты представляешь, какой бред! Какая наглая ложь!
Герман слушает меня, не перебивая, с нечитаемым выражением лица.
— А ты бы видел, как бедную Юльку теперь травят в интернете. Грязью поливают… Люди такие злые… А эта журналистка… Сомова… ее же нам Олеся Владимировна нашла… Она должна была взять интервью, рассказать всем правду, а она… понимаешь, она такие вопросы задавала унизительные, будто обвиняла ее и искала этому подтверждение… Ну и так явно старалась спровоцировать Юльку. Мы теперь думаем, что дальше делать. Наверное, обратимся куда-то выше… И на передачу можно пойти… Пусть говорят, например…
Герман молчит. Но слушает внимательно.
— Но вообще это так несправедливо! А травля… это вообще что-то за гранью! Герман, скажи что-нибудь… — жалобно прошу я. Гнева уже нет, есть только тихое отчаяние.
— Что тут скажешь? Рты всем не заткнешь. Придется терпеть.
— Да я понимаю. Просто мне-то тошно от всего этого, а каково Юльке — даже не представляю…
— Меньше об этом думайте. Собака лает — ветер уносит. Поговорят и перестанут. Что вам слова тех, кого вы даже не знаете? И потом, Лен, вы ведь должны были понимать, когда всё это начали, что тихо-мирно упрятать Славика за решетку не получится. Что это будет война. Он — сын губернатора, второй — сын прокурора. Думать, что напишешь заявление и их посадят — это утопия.
У меня вытягивается лицо. Если уж Герман так говорит…
— Леночка, мне не хочется тебя пугать, но вас могли попросту… — Герман замолкает. — Что угодно могли с вами сделать. И вся эта шумиха в прессе, какой бы она неприятной ни была, это, считай, вы отделались малой кровью. И, по большому счету, это даже к лучшему. Твоя подруга в фокусе. Ее теперь не тронут. И тебя тоже. И бабушку твою. Теперь это просто репутационная война.
— Но а как же справедливость? Жертву поливают грязью, Славу выставляют порядочным, ему сочувствуют. Что здесь хорошего?
— Жертва жива. Цела и невредима. Уже хорошо при таких вводных. Леночка, пойми, мало одной жажды справедливости. Если тебе нужен результат, а не просто так шашкой возмущенно помахать, то надо уметь оценивать свои силы и силы противника, надо просчитывать на несколько ходов вперед, надо понимать свою цель и выстраивать… — Герман окидывает меня взглядом и, выдохнув, замолкает. И во взгляде, и во вздохе его явственно читается: «да кому я всё это рассказываю?». — А у вас, прости, борьба с ветряными мельницами.
— Наверное, ты прав, — скисаю я. — И что, получается, сын Леонтьева выйдет сухим из воды? Останется безнаказанным? И ничего тут не сделать?
— Ну почему же? Всегда можно что-то сделать, — пожимает плечами Герман. Но, взглянув на меня, хмурится. — Только ты, пожалуйста, Леночка, не лезь на рожон. Я обязательно что-нибудь придумаю, только ты больше ничего не предпринимай.
— А федеральные каналы? Телевидение? Разве это не хорошая идея?
— Нет.
— Но… — сморгнув, я растерянно смотрю на него. И не нахожу, чем возразить.