– Что с тобой, Леночка? – прерывает свой рассказ она. – Что-то случилось? Что-то плохое?
Я не хочу отвечать, не хочу портить ее впечатления, качаю головой, но бабушка наседает.
– Ничего, – выдавливаю из себя. – Просто поссорилась с Германом…
Голос, дрогнув, срывается. Я креплюсь, как могу, закусываю губы, но слезы сами собой уже струятся по щекам.
– Когда? Как? Из-за чего?
Но я больше не могу ничего внятного сказать. Она хлопочет вокруг меня, успокаивает, подает капли, от которых уже тошно.
Только через полчаса, нарыдавшись до икоты, я говорю:
– Мы из-за Петьки поссорились. Я сама виновата. Я обещала не ходить к нему больше. А тут тетя Люда… попросила… я не могла ей отказать. Бабушка, лучше бы мы не брали у нее эти туфли. Отдай их ей обратно. Все равно я их больше никогда не надену.
– А туфли-то тут при чем? Это Герману твоему стоит больше тебе доверять. А то ишь! К старому другу он еще будет запрещать…
– Бабушка, ты ничего не знаешь. Ничего, – всхлипнув, перебиваю я ее. – Никакой мне Петька не друг! Он предал меня, он так страшно меня предал…
– О чем ты? Вы же просто поссорились зимой, ты говорила…
– Ты ничего не знаешь, – повторяю я. – Мы не просто поссорились. Он заманил меня… обманул и заманил.
– Куда? Зачем?
Сделав пару глубоких вдохов, я более-менее выравниваю дыхание. И честно рассказываю бабушке по порядку все, что произошло, начиная с физрука и появления Олеси Владимировны. Хотя… кое-какие подробности про Германа я все же упускаю.
Бабушка качает головой, словно не может поверить.
– Наш Петя… да как же такое возможно? Что ж у вас за класс там такой? Разве по-людски это, скопом на одного? А если бы тогда твой Герман не пришел, что было бы? И им бы все с рук сошло? А Петя… как он мог? Не могу… не хочу в такое верить… Почему же ты раньше мне этого не рассказывала? А Олеся Владимировна что?
Поток ее вопросов прерывает стук в дверь. Бабушка, кряхтя и причитая: «Да как же так?», встает и идет к двери. Щелкнув замком, впускает тетю Люду.
– Не спите еще? А я только с работы. Вижу, свет у вас горит, дай, думаю, забегу. Лен, ну как там Петька? А то я ему звонила, он трубку не берет. Может, спит уже. Но ты же всё ему отнесла?
– Отнесла. Нормально все с Петькой. Только, тетя Люда, вы больше меня не просите его навещать, – говорю ей то, что в другой раз ни за что не смогла бы сказать. – Я больше к нему не пойду.
Ее широкая улыбка на миг застывает и постепенно сползает с лица. Сморгнув, она спрашивает:
– В смысле? Лен, ты чего? Тебе сложно было или что? Вроде свои же люди…
– Несложно. Пусть он выздоравливает скорее, но я к нему больше не пойду, – повторяю упрямо.
– Ну, прекрасно, – громко хмыкнув, восклицает она. – Я что-то не поняла. То друзья не разлей вода, а теперь что, побоку? Никому мой Петька вдруг стал не нужен? А-а, понимаю. Теперь у тебя богатый мальчик появился и на Петьку плевать…
– Ну что ты несешь, Люда, – перебивает ее бабушка. – Ты лучше спроси у Пети, куда делась их дружба. Если он, конечно, скажет правду.
– Вот только не надо валить с больной головы на здоровую!
– Иди к себе, Люда, не скандаль тут. И без тебя тошно, – бабушка распахивает входную дверь.
Тетя Люда переступает порог, но напоследок бросает:
– Ну, спасибо, соседи. А я им еще туфли новые отдала… носи, Леночка, на здоровье… А Леночка…
Бабушка захлопывает дверь, отсекая ее голос. Вид у нее расстроенный донельзя. Она подходит ко мне, обнимает, приговаривая:
– Ничего, Леночка, всё наладится. А с Людой я потом сама поговорю…
– И туфли отдай.
– Отдам, отдам.
Ночью мучаюсь, не сплю. Ворочаюсь и прокручиваю в уме наш завтрашний разговор с Германом. Придумываю, что скажу. Представляю, что он мне ответит. И молюсь: лишь бы всё получилось!
***
На следующий день жду назначенного часа и одновременно страшусь предстоящей встречи. А ближе к двум у меня уже такой мандраж, что невооруженным глазом заметно. Сижу как на иголках. В половину третьего выскакиваю из дома. Хорошо хоть бабушка ушла в магазин, и мне не пришлось объяснять, куда я направилась.
Подхожу к парку, а у самой сердце беснуется и чуть из горла не выпрыгивает. И опять себя накручиваю: а вдруг Герман не поймет? А вдруг вообще не придет?
Выворачиваю с тропинки к небольшой площади и вижу: он уже на месте. Сидит на нашей скамейке, смотрит на фонтан, а затем поворачивает голову в мою сторону…
60. Лена
Герман не сводит с меня пристального взгляда, пока я иду к нему на одеревеневших ногах. Лицо его совершенно нечитаемое сейчас. Что он думает, что чувствует, чего ждать от нашего разговора – по нему невозможно понять.