Он не спеша подошел, поздоровался со всеми, а я против воли тотчас напряглась так, что Олеся Владимировна это почувствовала. Даже наклонилась и что-то спросила на ухо. Но у меня вмиг разогнался пульс и оглушительно частил в ушах, что я и не услышала ее шепота. Внутри, казалось, натянулись до предела невидимые струны. Они вибрировали и рассылали волнами дрожь по всему телу.
Я не смотрела на Германа. Лишь пару раз взгляд невольно соскальзывал на него, но я тут же его отводила. Больно было на него смотреть. И находиться с ним рядом оказалось очень тяжело. Воздух буквально поперек горла вставал.
Германа наши засыпали вопросами, особенно Михайловская. Она, конечно же, заметила еще раньше, что мы расстались, и теперь льнула к нему, спрашивала что-то про Канаду, смеялась. Даже обронила вроде как походя, но я уверена, что специально, для меня:
– Ой, Герман, мы вот вчера с тобой вечером поговорили по телефону…
Ее слова били по больному, жгли, резали. Мне он ни разу не позвонил, а с ней – разговаривал. Правда сейчас он ей почему-то ничего не отвечал, хотя она из кожи вон лезла. Может, при мне не хотел.
Я почувствовала, как Олеся Владимировна ободряюще сжала мое предплечье. Мне же хотелось расплакаться и убежать. Но это было бы очень глупо, поэтому я стояла и терпела эту пытку. И даже вымучила для нее слабую улыбку.
Наконец всех стали запускать в лицей. Наши тоже потянулись к крыльцу. Только я задержалась на месте. И Герман. Я не заметила, как он в этой сутолоке оказался прямо напротив меня. Остановился в шаге, словно преградив мне путь. Михайловская его окликнула пару раз, но он никак на нее не отреагировал, и она, помешкав, ушла вслед за нашими.
62. Лена
Я попыталась его обогнуть, но, когда поравнялась с ним, Герман придержал меня за локоть и развернул к себе. Сердце еще неистовее заметалось в груди.
– Лен, подожди…
Я остановилась – ну, не вырываться же истерично, хотя его пальцы так и жгли кожу сквозь ткань блузки.
– Я ей не звонил, – сказал Герман.
– Что? – просипела я – в горле вдруг пересохло, а язык стал как наждачная бумага.
– Я не звонил Михайловской. Она сама меня набрала, спрашивала по учебе. Я бы не стал.
Меня уязвило, что он так легко разгадал мои мысли, распознал мою ревность.
– Мне все равно, – соврала я, заливаясь жгучей краской.
– Да не все равно тебе, – вздохнул он.
– Даже если и так, то это ведь уже не твои проблемы. И ты не обязан объясняться… мы же расстались, – выпалила я почти на одном дыхании.
Правда, прозвучала моя тирада как-то обиженно и даже как будто с унизительными нотками вопроса в конце: мы же расстались? Или, может быть, нет?
Герман на это ничего не ответил, лишь впился взглядом, острым как нож. Как скальпель хирурга, который рассекает грудь и вонзается в самое сердце.
Меня заколотило: ну, зачем он меня остановил? Зачем заговорил? Зачем вообще подошел? Все эти дни были для меня самыми тяжелыми. Я кое-как свыклась с мыслью, что мы больше не вместе. А он лишь разбередил и без того не зажившую рану.
– Герман, что тебе от меня нужно? – с дурацким надрывом произнесла я. Но голосом своим я в ту минуту совсем не владела. – Ты ведь бросил меня. А теперь лезешь в душу.
– Прости... Я лишь хотел узнать, как ты.
Хотела бы я быть гордой и равнодушно бросить: «Со мной все прекрасно». Но мне такая выдержка и не снилась, да и он опять выбил почву у меня из-под ног.
– Плохо! – почти выкрикнула я в сердцах. – Ты рад?
– Нет, чему тут радоваться, – пробормотал Герман, глядя на меня теперь с неприкрытой жалостью.
– А что ты хотел услышать, Герман? Что мне хорошо? – У меня вырвался истеричный смешок. – Нет, мне плохо. Пока еще плохо. Я же не деревянная. Но ты не переживай, я справлюсь. Только не надо подходить ко мне больше, не надо спрашивать, как я. Ничего не надо. От этого только хуже! Я забыть тебя хочу и просто жить дальше.
Он убрал руку, и я сразу же припустила к лицею, не оглядываясь.
Даже не знаю, как я написала тест. Сначала вообще никак не могла собраться – Герман меня совершенно выбил из колеи. Смотрела в листок, а перед глазами все плыло. Но обстановка на экзамене была такая, что хочешь – не хочешь в себя придешь. Поэтому что-то там я все же написала. Но потом опять чувствовала себя весь день какой-то выпотрошенной.
63. Лена
Идти на выпускной я не хотела. По многим причинам: нечего надеть, общаться не с кем. Да и с нашими отношения у меня натянутые. Но главная причина – это Герман.