С одной стороны, мне до сих пор безумно хочется его увидеть, хоть разок напоследок. Подчас я просто задыхаюсь от тоски по нему. И страшно злюсь на себя за это. А с другой – я же понимаю, что весь вечер буду страдать. Зачем нужна эта агония?
Но Олеся Владимировна уговорила. Заходила к нам узнать, как продвигается сбор средств, посокрушалась, что так медленно, ну и спросила заодно про выпускной: готовлюсь ли, волнуюсь ли. А как услышала, что я идти не собираюсь, тут же взялась меня переубеждать:
– Да ты что, Лен! Обязательно надо пойти! Обязательно! – говорила она с жаром. – Выпускной бал бывает всего один раз в жизни. Это же такое событие! Понимаю, что у тебя с некоторыми одноклассниками были сложности, но это, считай, уже в прошлом. Вы одиннадцать лет были вместе, а сейчас со многими ваши дороги разойдутся навсегда.
Я молча ее слушала, а сама думала: прав Герман на ее счет. Прав в том, что ей всегда и до всего есть дело. Только его это раздражало, а меня, наоборот, трогает. Пусть для него она назойливая дама, которая всюду сует свой нос, а я считаю это неравнодушием. А еще подумалось, что хочу быть не просто учителем – хочу быть такой же, как она.
– …выпускной – это и торжество, и возможность попрощаться с товарищами и учителями, и праздник… – продолжала Олеся Владимировна. – А тебе, как никому, нужны сейчас приятные эмоции. Даже если у вас сейчас разлад с Горром, все равно не надо себя лишать радости. Да может, вы еще и помиритесь там. К тому же вы ведь сдали деньги на выпускной, а вернуть уже не получится. Родительский комитет всё уже оплатил.
Бабушка тоже подключилась:
– Да, Леночка. Ты и так всё последнее время дома сидишь. Никуда не выходишь, совсем зачахла… Сходи, развейся.
И я уступила. Не потому, что передумала и захотела на праздник, а просто после такой пылкой речи Олеси Владимировны стало как-то неудобно отказывать. Мне кажется, она бы очень расстроилась.
И вот теперь я сижу перед трюмо и пытаюсь привести себя в божеский вид. Там ведь все-таки будет Герман…
Бабушка права – я действительно как-то зачахла. Подурнела. Гляжу на свое отражение и ужасаюсь: вот честно, краше в гроб кладут. Лицо такое бледное, ни кровинки. Даже с синевой как будто. И губы почти бесцветные. Зато глаза на пол-лица и горят как в лихорадке.
Слышала, что наши девчонки наперебой записывались в салоны. И если не все, то добрая половина будет с профессиональным макияжем и стильными прическами. Про наряды и говорить нечего. Та же Михайловская не раз упоминала в классе, что платье у нее будет фантастическое, из какой-то супермодной и крутой коллекции. Да и другие девочки хвастались. Ну а я, наверное, буду выглядеть среди них золушкой. Платье у меня милое, но простое совсем. Больше похоже на летний сарафан.
«Ай, какая разница!» – не без досады отмахиваюсь я. Никогда я не зацикливалась на одежде. И сейчас не буду.
Тетя Люда свои туфли отказалась забирать, прямо вытолкала бабушку, когда та принесла ей их в пакете. Теперь этот пакет пылится у порога. Но я эти ее туфли ни за что больше не надену. Так что достаю прошлогодние босоножки, белые, в цвет платья. Придирчиво оглядываю себя с ног до головы. Вид у меня, может, и не очень нарядный, но бабушка заверила, что выгляжу я чудесно.
С косметикой я не очень дружу. Тонкостей всяких не знаю. Но в конце концов, после двух часов проб и ошибок, выходит, по-моему, неплохо. Накрасилась я не слишком броско, но лицо теперь кажется гораздо ярче и выразительнее. Ну а волосы оставила как есть. Вспоминаю с грустью, что Герману нравилось, когда я ходила с распущенными кудрями. И тут же одергиваю себя: не все ли равно теперь, что ему нравится!
***
Отель «Интурист», где у нас выпускной, от моего дома недалеко. Четверть часа прогулочным шагом – и я уже на месте. Иду, озираюсь по сторонам и почему-то жутко волнуюсь. И жалею, что бабушка не пошла со мной. Хоть бы уж Олесю Владимировну встретить скорее!
Просторная парковка перед отелем забита машинами. Правда, они по большей части подъезжают и вскоре отъезжают. На широком крыльце, сбившись в небольшие группки, стоят парни и девушки: и наши, и из 11 «Б». И все красивые и нарядные. Я даже не сразу узнаю Агееву, Ларину, Сорокину. У них такие роскошные вечерние платья.
Я не знаю, чего все ждут, почему стоят на крыльце и не заходят внутрь, но тоже останавливаюсь у одной из колонн. Правда, стою одна и чувствую себя от этого неуютно.
Спустя пару минут прямо к крыльцу подъезжает машина, и из нее слегка неуклюже выбирается Михайловская. Но зато потом шагает как королева. И выглядит тоже. На ней синее платье по фигуре из струящейся блестящей ткани. И правда, оно – потрясающее: длинное, в пол, а спина полностью обнажена. Каштановые волосы у нее уложены в какую-то совершенно невообразимую прическу. Я рядом с ней смотрюсь, наверное, как пастушка.