Она сидит на краю кровати и беззвучно плачет. Хочу сказать ей, что всё уже хорошо, но спросонья голова тяжелая, а в горле пересохло и собственный язык кажется каким-то инородным и неповоротливым. Хочу обнять ее, но капельница мешает. Поэтому я лишь легонько глажу бабушку свободной рукой.
Она ловит мою руку, подносит к лицу, прижимается к ней губами.
– Доченька моя… птиченька… ручка такая худенькая… маленькая…
– Не плачь, – шепчу я еле слышно, с трудом разлепляя сухие губы.
– А кто плачет? Никто не плачет, – качает она головой и пытается выдавить улыбку, а у самой глаза слезятся.
Бабушка отворачивается, чтобы незаметно смахнуть слезы. Но не справляется с собой. Слышу, как у нее вырывается судорожный всхлип и перерастает в сдавленные рыдания. Бабушка зажимает рот рукой, но спина ее трясется. А мне это просто разрывает сердце.
– Не плачь, не надо… – сипло прошу я. – Это был обычный приступ, ничего страшного.
Женщина-соседка по палате поднимается со своей кровати, наливает в стакан воды и подносит бабушке.
– Вот, выпейте. Или хотите, я схожу на пост, попрошу успокоительное у девочек?
Бабушка качает головой, но послушно выпивает почти весь стакан. И понемногу успокаивается. Тяжело встает и начинает выкладывать из хозяйственной сумки на тумбочку какие-то свертки, пакеты, коробку сока.
– Леночка, поешь потом, хорошо? А тут яблоки и мандарины…
Я даже думать о еде не могу, но заверяю ее:
– Конечно! Вот только уберут капельницу и поем.
В изножье кровати ставит еще один пакет.
– Там халат, тапочки, полотенце. Я, может, что-то забыла… впопыхах собирала… видишь, даже сама вон в домашнем платье… Ты утром позвони, скажи, что еще тебе принести, хорошо? Я завтра пораньше приду, чтобы с врачом поговорить.
В палату заглядывает медсестра и многозначительно смотрит на бабушку. Та сразу спохватывается, пятится к двери и торопливо мне повторяет:
– Леночка, звони мне, слышишь? Все время звони. Чтоб я знала.
– Да, конечно. Бабушка, а тебе кто сказал… ну, что я здесь? Кто-то из наших позвонил? Сонька?
– Олеся Владимировна. Она не звонила, они за мной приехали. И сюда потом отвезли.
– Они?
Сразу вспыхивает мысль: может, Олеся Владимировна с Германом?
– Да, она и ее молодой человек. Они сейчас внизу ждут…
Бабушка уходит, а до меня только тогда доходит, что не смогу позвонить ей. И вообще никому. Я без понятия, где остался мой телефон, где теперь моя сумочка…
Глупо, наверное, но все мои мысли неизменно возвращаются к Герману. Действительно ли это был он? А эти его слова, что любит меня… правда ли он говорил их, а может, мне в бреду померещилось?
***
Поднимают нас рано, меня сразу отправляют на анализы: кровь, ЭКГ и далее по списку.
Около десяти – обход. Но лечащий врач ничего толком мне не говорит. На все мои вопросы отшучивается только, что умереть мне здесь никто не даст.
Не знаю, сказал ли он что-нибудь вразумительное бабушке – она к нему в ординаторскую еще до обхода пробилась.
К обеду суета в отделении заметно стихает, а к двум оно превращается в сонное царство. А после четырех начинается самое настоящее паломничество. Ко мне приходит не только бабушка, но и соседка, и Соня Шумилова, и Жуковский, и Олеся Владимировна. Причем почти одновременно, так что я даже не могу спросить ни у кого про Германа. Наедине бы решилась – а вот так, при всех, не могу.
И уходят они тоже как-то вместе. Соня с Ильей Жуковским, а Олеся Владимировна с бабушкой и соседкой – она вызывается отвезти обеих домой.
Я остаюсь одна и… жду Германа. До самого вечера. Но он так и не приходит. И я снова терзаюсь: неужели ему все равно? Даже если всё вчерашнее было моей галлюцинацией, и Герман не спасал меня, и тех слов не говорил, но сейчас-то он знает, что со мной случилось. Разве ему все равно?
***
– Скоро меня выпишут? – спрашиваю врача на следующий день.
– Скоро-скоро, не переживай. Приступ мы купировали, прокапали тебя, состояние более-менее стабилизировалось. По анализам чего-то такого катастрофичного я не вижу. Про аневризму ты знаешь, и про то, что операция нужна... А в остальном... В общем, пару дней понаблюдаем, если все нормально – отпустим домой. Если пообещаешь больше не пугать нас приступами.
Я упрашиваю его отпустить прямо сейчас, но он лишь посмеивается.
– Лежи отдыхай, еще успеешь домой. Меня и так сегодня с утра из-за тебя дергали, – изрекает он, с многозначительным и малопонятным видом подняв указательный палец вверх.