– Обязательно дам, когда устану.
Отец смотрит на меня долгим взглядом. Потом шумно вздыхает.
– А я уже устал… Герман, может, пора закончить эту холодную войну? Мы полтора года не виделись. Я соскучился.
– Я с тобой и так не воюю. Ты хотел «Трессом Ойл» – ты его получил. Дела у твоей компании более чем… Разве это похоже на войну?
– Ты знаешь, о чем я. Это всё бизнес. А мне не хватает тебя. Долго еще ты будешь на меня злиться? В конце концов, я сделал то, что обещал и даже больше. С ней все хорошо. Может, конечно, я был слишком… жестким с тобой тогда, может, не стоило так давить. Извини. Но я же о тебе заботился. Смотри, чего ты достиг, каким ты стал. У тебя всё есть. Всё! Я в твоем возрасте о таком только мечтал. Чем ты недоволен?
– Я всем доволен. И я ни на кого не злюсь.
Так оно и есть. К отцу у меня нет никакой злости. Я ему даже благодарен. Он ведь действительно сдержал обещание. При всех своих закидонах отец никогда не бросает слов на ветер. Вскоре после моего отъезда Лену отправили в кардиоцентр в Бергамо.
Второго августа ее прооперировали. Один из самых тягостных дней. Накануне и до самого вечера я места себе не находил, ждал и боялся до тошноты. Пока длилась ее операция, у меня самого чуть сердце не остановилось сто раз. К тому времени я уже вычитал в интернете всё, что только есть, про Ленину болезнь. В том числе и то, что смертность во время такой операции доходит до двадцати процентов. Это ужасающе много.
Сейчас уже это кажется глупым, а тогда я, закрыв глаза, мысленно… даже не молился, а молил ее: «Живи, пожалуйста, Леночка, только живи!», будто она могла меня услышать. От напряжения мышцы закаменели, а внутри, наоборот, лихорадило.
Отец, слава богу, не стал меня мучить – позвонил вечером, рассказал, как все прошло.
До сих пор помню этот момент. Его короткое: «Все в порядке, прооперировали успешно, будет жить». Он еще что-то говорил, совсем другое, о своем, но я не слушал. Выронив телефон, повалился на спину, распластавшись на кровати и тупо смотрел в потолок, чувствуя, как меня наконец отпускает. Спасли Лену, а мне казалось тогда, что меня спасли вместе с ней…
Отец оплатил не только операцию и все сопутствующие расходы, но и реабилитацию в кардиоцентре Екатеринбурга. Целый год она там жила, лечилась, даже поступила в вуз. Я следил. В смысле, заглядывал иногда на ее страницу, которая долгое время не обновлялась, а потом «ожила». Стали появляться какие-то посты и даже фотографии. Правда, в основном, города. А мне хотелось увидеть ее, увидеть, какой она стала…
Порой так тянуло ей написать – мы всё еще были во френд листе друг у друга. Но в конце концов отказался от этой затеи, решив, что не стоит травить ей душу. Зачем? Если больше не увидимся. А у нее вон как раз жизнь стала налаживаться…
Да и отцу пообещал.
Лена ничего не знает. Отец тогда устроил всё так, будто средства на операцию выделил его друг, Явницкий, то ли сам, то ли из бюджета, то ли еще как, я не вдавался. Знаю только, что про этот «благородный жест» растрезвонили по всем каналам, типа, губернатор-молодец помог умирающей девочке-сироте. Ему как раз доброе дело было на руку перед выборами. Так что отец даже тут обернул всё в свою пользу.
Правда, в итоге им это не помогло. Прямо накануне выборов Явницкий вляпался в громкий скандал – прилюдно избил какого-то подростка, который обидел его дочь*. Отец тогда ужасно психовал и бесился, поскольку пост губернатора достался Леонтьеву, с которым он давно на ножах.
В общем-то, не зря переживал. Леонтьев отцу теперь покоя не дает – изводит проверками по всем фронтам. Потому и в Канаду отец за все время сумел выбраться лишь второй раз – сегодня.
– Наверное, старею. Сентиментальным становлюсь, – говорит он, захмелев. – Слушай, может, где-то я и ошибался, но ты же знаешь, я же всё только для тебя. Ты же у меня один, больше никого… – Отец пытается улыбнуться, но выходит только страдальческая гримаса. А в глазах его замечаю влажный блеск. – Иногда, знаешь, хочется… – Он прикладывает ладонь к груди, силится подобрать нужное слово, но не может. – Ай, ладно, не обращай внимания. Что-то я расклеился…
Махнув рукой, отец отходит к Нойру, по пути подзывая жестом официанта. Берет очередной бокал, пьет, о чем-то спорит с Нойром, снисходительно посмеивается. Даже и не скажешь, что пару минут назад он чуть не прослезился.
***
Домой возвращаюсь один. Отец остался на банкете.
Как я сказал? Тоска лишь изредка накатывает? Сегодня, похоже, как раз такой день. Может, потому что отец приехал, да еще и заговорил о ней. И вроде все уже улеглось, не болит, даже не ноет, лишь немного тянет, как заживший перелом на погоду.