Наши молчат. Уж не знаю почему – из-за того, что договорились игнорить ее, или просто нечего сказать.
– Нравится? – Олеся Владимировна обращается к Петьке. Он пожимает плечами.
– И ты тоже не знаешь? – спрашивает она у Горра.
– Мне без разницы. Вряд ли вы сможете научить меня тому, чего я не знаю, – надменно заявляет он.
Кто-то из девчонок издает сдавленный смешок. А Олеся Владимировна, хоть и старается не подать виду, но явно задета его словами. Причем гораздо сильнее, чем хамством Гаврилова.
Горр, скорее всего, даже прав – ему и прошлая англичанка постоянно кокетливо твердила: «Ах, Герман, ты знаешь язык лучше меня!».
Но как бы то ни было – разве так можно? Меня прямо подстегивает от этих его слов. И я, хоть она меня и не спрашивает, говорю вслух:
– А мне бы хотелось, чтобы вы нам всё объясняли. Мне интересно вас слушать. И… простите нас, пожалуйста.
За спиной сразу слышу шепотки, смешки, ухмылки, но мне все равно.
После уроков Михайловская цепляет меня возле гардероба.
– Неплохо ты сегодня классной подлизала, Третьякова. Смотрю, никак не уймешься…
Но она не договаривает. В гардероб заходит Горр, и она сразу теряет ко мне интерес и устремляется к нему.
– Герман, это правда, что ты ушел из команды?
– Правда.
– А завтра как? У вас же завтра игра? – Лицо у нее такое, словно от его участия решается ее судьба.
– Без меня справятся, – усмехается он.
– Но Герман… – расстроенно восклицает она и тише добавляет: – Завтра же... ну, ты сам знаешь.
А меня, пока я одеваюсь, вновь одолевает странное ощущение, что хоть Горр и разговаривает с Михайловской, но неотрывно следит за мной. И что еще странно – это меня заставляет нервничать. Я скорее выхожу, по пути завязывая шарф.
Горр, видимо, тоже, потому что вскоре он меня догоняет.
В дверях, как обычно в пересменку, небольшое столпотворение. Особенно в «предбаннике» затор. Я стою, жду, а потом вдруг чувствую, что он – за спиной. Точнее, справа, упирается в меня грудью. Не он один – в такой толчее все друг друга подпирают и подталкивают, но только от него мне не по себе. Сердце так и колотится. Еще и он смотрит на меня. И всю правую сторону лица, там, где скользит его взгляд, буквально жжет.
Я не выдерживаю, поворачиваюсь к нему. Спрашиваю:
– Что?
Горр не отвечает и взгляд не отводит. А у меня теперь еще сильнее приливает кровь к лицу. Щеки просто полыхают, и я скорее отворачиваюсь. Но знаю же, что он рядом, что касается меня, разглядывает зачем-то, и мне от этого беспокойно, жарко, душно.
Наконец мы выходим на крыльцо, я стараюсь идти спокойно. Но кожа так пылает, что я даже мороза не чувствую. А Горр, наверное, идет где-то сзади, отстал немного. Но мне уже так легче. Оказывается, я совсем не переношу его близости. Выхожу за ворота и вдруг замечаю невдалеке какую-то женщину, примерно средних лет, скромно одетую.
Она высматривает кого-то, поджидает. Видимо, чья-то мать. А потом, вижу, она взмахивает рукой и негромко зовет: «Герман! Герман!».
Я удивленно оглядываюсь, но Горр на нее никак не реагирует. Проходит мимо, садится в черную машину и уезжает. А женщина сразу сникает и понуро бредет прочь.
26. Лена
Мы едем с Петькой в маршрутке. Через час у них начинаются соревнования, из-за которых он, похоже, с ума скоро сойдет. Я таким беспокойным никогда его не видела. Петька сидит и дергает нервно коленями. И мимика его больше напоминает тик.
Пару раз его о чем-то спрашиваю – он даже не слышит. Весь в своих мыслях. На Помяловского в салон входит старушка, становится рядом, а он ее в упор не замечает. Я его легонько толкаю в бок и киваю на старушку, и то он не сразу понимает, что к чему. Потом спохватывается, подскакивает, уступает ей место. А сам повисает на поручне и продолжает дергаться. Иногда бросает на меня какой-то больной взгляд, улыбается, но улыбка выходит вымученная, страдальческая. Глядя на него, кажется, что, если он на этой дурацкой игре не победит, его прямо там же на месте казнят самым жестоким образом.
Петька сегодня всё утро вот так: переживал, психовал, на уроках сидел как на иголках. Это и наши заметили. Михайловская на перемене, проходя мимо нашей парты, даже потрепала его пышную шевелюру и проворковала ласково: «Петюня, мы в тебя верим».
«Я тоже в тебя верю, – шепнула ему я, – из тебя получится самый крутой капитан». Но Петька только гримасу великомученика в ответ состроил. Бедняга.
А когда мы выходили из школы, столкнулись с нашими парнями на крыльце, и кто-то – кажется, Шатохин – хлопнул его по плечу и сказал: «Не очкуй, Черный, всё будет ок».