Выбрать главу

Красные, разгоряченные, словно не заседали, а бежали наперегонки, входим мы в столовую. Все вскакивают, как по сигналу. Назвав девиз победителей, Павел Григорьевич предусмотрительно делает паузу, и Лира так громко кричит: "Ура! Василий Борисович, ура!" - что сомнений, кому же принадлежит первое место, ни у кого не остается.

"Попытка - не пытка...", конечно, отряд Коломыты. Горошко повернулся лицом к Гале и так хлопает в ладоши, что это стоит любого "ура".

- А "Надежда" - это мы! - весело сообщает Настя.

И по методу исключения "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью" - это отряд Витязя. Мой отряд. Встречаюсь глазами с Катаевым - он недоволен: последнее место... все же это задевает и его. У Любопытнова поползли книзу уголки губ. Витязь нахмурил брови и смотрит на носки своих башмаков. Последнее место... это, что ни говори, неприятно.

- Ты огорчен? - спросила Галя.

- Глупости какие! - ответил я.

Она пошла укладывать Леночку, я остался в кабинете один и был этому рад.

Помню, в детстве меня учили пахать. Обливаясь потом, шел я за плугом, и в иную минуту мне казалось, что сил уже не хватает, ноги не держат и я вот-вот упаду. И вдруг - это было счастье! - плуг пошел легко. Он пошел легко, и силы возвратились ко мне, я шагал за ним счастливый, веря, что пришло умение, а с ним и легкость. И услышал за спиной окрик отца: "А чтоб тебе! Ослеп, что ли?"

Нет, не умение принесло эту легкость. Просто плуг пошел поверху, он брал не в глубину, а только царапал верхний слой земли - потому и стало легко.

Здесь, в Черешенках, мне казалось, что все вокруг делается само собой. Нет. Так не бывает. Василий Борисович неотступно был со своими ребятами. Галя отдавала им каждую свободную минуту: они были все вместе, думали, мечтали, спорили. А я был в стороне. Мне было скучно - сейчас я уже мог себе в этом признаться, - скучно, потому что жизнь изо дня в день текла ровно, для меня она нарушалась, пожалуй, только грубостью Катаева, но я знал: рано или поздно мы его обуздаем.

Почему так? Потому ли, что душу свою я оставил в Березовой?

Почти никто из ребят в Березовой не помнил семьи. Наш дом был для них якорем спасенья, всем миром. В Черешенках почти каждый из ребят помнил семью, разрушенную несчастьем, смертью или себялюбием. Сами они никак не были виноваты в своей бездомности: они не выбирали ее, не уходили из дому в поисках приключений или легкой жизни, как Репин. Позади у них не было ничего, кроме одиночества. И у всех была потеря - для многих еще памятная и болезненная.

Почему же я удовлетворился видимостью благополучия? Как мог позволить себе заскучать? Неужели два года самостоятельной работы ничему меня не научили?

Как просто мне представлялось: человек идет вперед и, конечно, по пути избавляется от своих недостатков, становится все лучше и лучше. Зачем ему становиться хуже? Слыхал я пословицу: "Без стыда лица не износишь, как платья без пятна". Зачем? Не хочу стыда!

Что бы я там ни отвечал Гале, но я-то знал, что потерпел поражение вместе с отрядом Гриши.

* * *

К теплу девочки высадили в ящики клубни георгинов и поставили в комнате на солнечное окно.

В погожие дни окно отворялось, и ветер колыхал ленты на веревочке между рамами - красные, синие, желтые, то яркие, то полинявшие от многих стирок.

После школы мы все во дворе. Солнце пригревает горячей с каждым днем, весна нынче щедрая, дружная, и мы не жалеем рук.

Вон Витязь и Катаев намечают клумбу - вбили кол, привязали веревку с палочкой на конце и описывают круг. Занятие мирное, но Николай, но обыкновению, яростно чертыхается.

- Потише! - говорю я, проходя мимо.

Он умолкает, но так стискивает зубы, что на скулах вздуваются желваки.

- У него иначе не получается, - миролюбиво говорит Гриша.

- Пускай попробует обойтись, еще ловчее получится, - советую я.

На огороде истово трудится Василий. Работа горит в его руках, он способен копать без устали с утра до позднего вечера, и видно, что наслаждается: раскраснелся, глаза блестят. Он почти не смотрит по сторонам, не командует, ему неохота отрываться от дела. Но, взглянув мельком на Горошко, он подходит, почти вырывает у того из рук лопату и минуту-другую сосредоточенно копает. Потом так же молча сует Ване рукоятку и возвращается на свое место. Уважительно поглядев ему вслед и тихонько вздохнув, Ваня погружает лопату в землю под другим углом - так, как показал Коломыта.

Вечером застаю Василия на крыльце. Черное небо сплошь усыпано звездами. Звезды, что ли, он изучает? Тоже присаживаюсь на ступеньку. Некоторое время молчим.

- Звезды-то какие! - говорю я.

Он долго не отвечает, я уже думаю о чем-то другом, и вдруг он произносит медленно:

- Не люблю я этакую ночь. В такую ночь у меня отец помер. Я в детдом-то уходил от мачехи... Да по отцу заскучал, вернулся. А уж теперь, когда отец помер, ну ее в болото... Эх, какой у меня отец был: крепкий, боевой... Бывало, пойдем с ним, а он рассказывает, как в Красной Армии был, как воевал. Или, бывало, я иду у него за плугом, посвистываю. Рубаха расстегнута, без пояса, ветер рвет, а мне нипочем... Так бы и шел, так бы и шел...

Он умолк. Я не шевельнулся, не подал голоса, боясь его спугнуть.

- Еще я любил лошадей обхаживать. Бывало, едешь зимой - занесет всего, запушит, закидает снегом. А мне нипочем!

Опять помолчали.

- Или вот еще. Бывало, скажет отец: "Васюк, принеси дров". Пойду, намахаю топором сушняку. Тяпнешь - так и отскакивает, летит.

"Бывало... бывало..." - повторял он, и в этом горьком "бывало" слышалась и любовь к отцу, и страстная тоска.

- Что ж тебе сказать, брат... Большая твоя потеря. Видно, хороший был у тебя отец...

- Эх, Семен Афанасьевич... Кабы вы его знали!..

* * *

- Товарищ Карабанов, - сказал мне инспектор Кляп, - вы с кем-нибудь согласовали свою идею насчет того, чтобы присвоить детдому имя челюскинцев?

- Я согласовал ее с ребятами.

- А с вышестоящими организациями?

- Нет, с вышестоящими не согласовал.

- Чересчур смело! Этак каждый заведующий будет доводить до сведения детей все, что ему вздумается! Я считаю это ненормальным.

- Ну почему же? - возразил я. - Заслужим мы - попросим дать нам это имя. Вот тогда уж пускай вышестоящие организации решают - оказать нам такую честь или нет. А неужели же и мечтать мы должны только по согласованию с начальством?