- А что я такого сказал? - сверкая глазами, кричал Катаев. - Что я такого сказал? Если ученик забыл, так это плохо? А если она сама забыла, так это очень прекрасно?
- Пойми, - сказал Василий Борисович, - Ольга Алексеевна допоздна проверяла ваши тетради, пришла в класс с головной болью, ну и запамятовала ведь это не стихи, которые задано выучить. Как же ты смел так грубо сказать ей?
- Я не грубо сказал, я справедливо сказал! -снова взорвался Катаев.
Оля Борисова подняла руку:
- Дайте я скажу!
- Говори, - разрешил Король.
- Разве Катаев нагрубил один раз? Он всем грубит. Ему ничего нельзя сказать, он сразу кидается, как дикий зверь.
- Потому что я не трушу! Не подхалимничаю!
- А все остальные трусят? - с интересом спросил Митя. - И я трушу?
- Ты, может, не трусишь, а все - конечно... Если бы не трусили, так и отвечали бы по справедливости.
- Умный ты человек, а какой вздор несешь! - сказал Baсилий Борисович. Разве тут все оттого разговаривают друг с другом по-человечески, что один другого боится? А ты и правда отвечаешь так, будто вокруг тебя враги. Неужели ты не понимаешь, что сказал Ольге Алексеевне грубость?
- Не понимаю! - с вызовом ответил Николай.
- Как же мы постановим? - спросил Король.
Короткое молчание.
- Пускай попросит прощения у Ольги Алексеевны, - предложила Оля.
- Не буду я просить прощения!
Недаром говорили только Оля да Король, а остальные молчали. Их не задевало за живое, что Катаев нагрубил. Им было любопытно, и только. Вот нагрубил, а теперь не хочет прощения просить и, наверно, не попросит, вот молодец! Молчали, к моему огорчению, даже Витязь и Лида - питомцы и почитатели справедливого Казачка.
- Витязь, - сказал я, - Катаев в твоем отряде. Как ты думаешь, что нужно делать?
Я, видно, застал Гришу врасплох; он с интересом глядел на Николая, а не подумал, что и сам должен будет решать его судьбу. Он заерзал на стуле, вздохнул.
- Что ж... надо извиняться, - сказал он наконец.
- А ты что скажешь, Вася?
Коломыта пожал плечами - дескать, кто ж его знает...
- А ты, Лида? А ты, Степа?
- Это он сам пускай решает! - вспыхнув, ответила Лида.
А Искра, секунду подумав, спокойно сказал:
- Я бы, конечно, извинился.
Катаев сидел красный, насупленный.
- Мы хотим, чтоб Николай попросил прощения, - начал я, -чтоб он сказал Ольге Алексеевне: "Простите меня, я поступил грубо". Но ведь чтоб так сказать, надо понять свою вину. Зачем нам, чтобы Катаев просил прощения, как попугай. Поэтому предлагаю: пускай за него извинится Королев. Придется тебе, Дмитрий, просить прощения у Ольги Алексеевны от имени всего нашего дома. Как ты считаешь?
- Считаю - правильно! - сказал Король.
- Проси, раз тебе хочется, - вздернув подбородок, бросает Катаев.
- Чтоб очень хотелось - не скажу. Да, видно, придется.
* * *
На другой день, как только прозвенел звонок, мы с Митей входим в четвертый класс "А". Ребята встают. Здесь только трое наших - Катаев, Лира и Витязь. Остальные незнакомы мне. Все с любопытством смотрят на нас. Удивлена и пожилая учительница.
- Ольга Алексеевна, - говорит Король, - от имени нашего детдома прошу простить Катаева за грубость.
Он умолкает. И сразу все чувствуют - за этим должно последовать: "...Обещаем, что больше этого не будет". Но как обещать за Катаева?
Король ловит мой взгляд и добавляет решительно:
- Мы постараемся, чтоб больше этого никогда не было!
Учительница наклоняет голову.
- Мне было бы дороже, если бы извинился сам Катаев, - говорит она.
К ужину Катаев не выходит.
- Голова болит. Можно, я лягу? - спрашивает он у Гали, которая нынче дежурит. Спрашивая, он глядит в сторону.
- Ложись, конечно, - отвечает Галя.
...Вечер, весь дом уснул, мы сидим в кабинете - я за книгой, Галя за учебниками: решила все повторить за семь классов, чтоб ни в чем не отстать и во всем уметь ребятам помочь.
- Мне кажется, я знаю, что делается у него внутри, - говорит вдруг Галя. - Я помню себя в детстве. Очень трудно понять, почему нельзя сказать вслух то, что думаешь. Это кажется лицемерием, ханжеством. Он забыл стих ему поставили "плохо". Он считает: учительница забыла - ну и...
- Я вижу, ты считаешь, что он прав.
- Нет. Но он мне по душе. Вот он не боится и тебе резко отвечать, а ведь он понимает, что зависит от тебя. Нет, есть в этой его грубости какая-то прямота, что-то такое... как бы тебе сказать...
Я жду, но Галя никак не находит слова.
- Мудрено что-то, - говорю я. Мы долго молчим.
- Сеня, - говорит вдруг Галя, - ты можешь сердиться, но я погладила его по голове.
Вот так раз!
- Когда это?
- Когда ребята легли спать. Я обошла спальню, а у его постели остановилась - ну и провела по волосам. Он сделал вид, будто не слышит.
- Ну знаешь ли! Мы с тобой не больно далеко уйдем, если так будет - я ругаю, а ты по головке гладишь!
Галя молчит. Не согласна со мной. А почему не согласна?
- Послушай, - дня через два сказала Галя Катаеву, - я хочу предложить тебе роль в пьесе. Мы готовим к вечеру "Горе-злосчастье".
- Не буду, - ответил Катаев. - А кого играть?
- Королевича. Заморского королевича.
- Ну, буржуя. Не хочу. Большая роль?
Он вроде бы отказывался. Но Галя продолжала:
- Там все роли маленькие, вот погляди. Сегодня вечером в спальне у девочек устроим репетицию.
Была в этой нехитрой пьеске роль царевны Анфисы - жены заморского королевича. Все девочки наотрез отказались ее играть.
- Мальчишки потом дразнить будут...
Галя тщетно уговаривала их. Выручил Ваня Горошко:
- Я буду царевна.
Он тут же принялся мастерить себе костюм - юбку выпросил у кого-то на селе, а сам начал шить кокошник, раздобыв где-то и ленты и бусы.
Лева Литвиненко ходил за Галей по пятам:
- Галина Константиновна, дайте мне роль! Я умею две мимики, вот посмотрите...
Сначала нам показалось, что обе "мимики" к нашему случаю мало подходят. Лева очень убедительно изображал испуг - у него даже волосы вставали дыбом и глаза чуть не выскакивали из орбит. И он умел косить - сводил зрачки к самой переносице. Но этим фокусом Галя ему, к его великому огорчению, заниматься запретила: