ГЛАВА 21
Города, говорят, возникали там, где людям удобно было торговать, на разных путях коммуникаций и их перекрестках. Было бы совершенно несправедливо, если бы рассказывая о моем городе, обошел стороной то, что касается этой важной сферы человеческих отношений. Тем более, что эта сфера, всю жизнь, буквально, лезла мне в глаза – из окна моей комнаты открывается неповторимый вид на задворки одного из самых старых гастрономов Минска.
Этот гастроном присутствовал в моей жизни, кажется, постоянно – то неистребимой вонью, выливаемого в канализацию, прямо под нашими окнами селедочного рассола, то нашествием крыс, то наступлениями тараканов.
Вначале, вместо гастронома была большая казарма, в которой проживал строительный люд, на составленных в два яруса, железных койках. Ходить в гости в казарму не возбранялось, но память как-то не цепляется ни за лица, ни за события – была казарма и была, потом ее упразднили и стали делать гастроном. Он был шикарный! Пожалуй, в те первые годы пятидесятых – лучший в Минске. Стены были расписаны удивительными картинами, на которых счастливые колхозники и колхозницы щедро предлагали покупателям немыслимые дары закромов родины. Рыбаки – вытаскивали сети, полные осетров, чабаны смотрели с горных круч на тучные овечьи стада, партизанки-молдованки срезали пятикилограммовые гроздья винограда, но самое неповторимое, самое удивительное и незабываемое – в витрине стояла бутафорская бочка вина, из которой по бутафорской же трубочке, непрерывной струей текло в рог бутафорское вино. Около этого шедевра рекламы можно было стоять часами, пытаясь подловить момент, когда вино закончится и наступит пауза в изобилии. Магазин чем-то неуловимо напоминал знаменитую микояновскую книгу «О вкусной и здоровой пище» с немыслимо красивыми картинками. Книга эта, как напоминание, до сих пор хранится у моей дочери и она, выйдя замуж, по ней растрепанной и изувеченной от частого употребления, постигала основы того, как следует вкусно и здорово кормить мужа.
У меня такое впечатление, что директором нашего гастронома всегда был Золь Захарович – как сейчас понимаю, торговец милостью Божьей, все и всех знавший, все умевший достать, человек которого к которому в Минске все относились с почтением.
При Золь Захарыче ассортимент в магазине был фантастический. Помню мамину фразу:
– Сходи в магазин, купи полкило черной, полкило красной икры, брауншвейгской колбасы палочку, ветчины, селедки копченой по рупь сорок пять, не забудь бидон для молока…
Для тех, у кого приведенный список, вызывает ностальгию по временам изобилия, хочу сказать, что даже мы, которые жили материально совсем не плохо, могли себе позволить подобное раблезианство, довольно редко, как правило, перед большим гостевым сбором. Для всех остальных жителей нашего, в основном, пролетарского дома, была неистребимая перловка, да подсолнечное масло в разлив. Расслоение общества в те времена было ужасным. Это легенды о том, что все жили одинаково счастливо при сталинском изобилии. Видимость изобилия, как я сейчас понимаю, была обусловлена жесточайшей эксплуатацией деревни и наличием железного занавеса. Все, что было изъято у колхозных рабов, поступало исключительно на внутренний рынок и красовалось на витринах, недоступное для уже промышленных рабов, как для той самой голодной девочки из рождественской сказки братьев Гримм.
Дефицит, в той либо иной степени, при социализме был всегда. Был дефицит на крупы и, когда их «выбрасывали» со двора выстраивались многочасовые хвосты. Был дефицит на сахар, на сливочное масло, на молоко – на самые простые, дешевые продукты, которыми питался советский человек. В магазине – стояли бочки с икрой, лежали невиданные сегодня колбасы, но самые простые продукты, были в дефиците и за ними постоянно выстраивались очереди.
Дефицит ужесточился с началом хрущовских реформ. Это не правда, или, не совсем правда, что самодур Никита Сергеевич засеял всю землю до полярного круга кукурузой и тем самым подорвал продовольственную безопасность родины. Хрущов, даже точнее, еще Маленков отменил драконовские налоги на сады, на ульи, на личный скот – помните поговорку тех времен: «Пришел Маленков, поедим блинков!», а Никита Сергеевич, понимая, что рабовладельческое государство дошло до точки, отмени само крепостное право, разрешив колхозникам получать паспорта. Вот тогда и закончилась колхозная «лафа» – счастливые хлеборобы, чабаны и крестьянки-молдованки рванули в города из коллективного рая, разрушив демографический баланс города и напрочь оголив сельское хозяйство. Люди бежали из колхозов, как от чумы. Пришлось покупать хлеб в Америке.