Видным партийным начальником дядя Володя не стал, но до проректора Университета дорос и, надо отдать ему должное, пару раз выручал меня по крупному.
Первый раз, когда меня первокурсника факультета журналистики в 1961 году, должны были по доносу руководителя литобъединения в газете «Знамя юности» исключить из Университета и из комсомола за антисоветские стихи и второй – уже на пятом, когда я намертво «зарубился» на защите диплома с председателем Госкомиссии, редактором «Звязды» и членом ЦК КПБ Пыжковым.
Город для меня географически чрезвычайно сузился, но духовно стал невообразимо шире, когда в 1950 году родилась моя сестра – Таня.
Правда Таней она стала через полгода после рождения, до этого была просто девочкой. Ни одно из имён к ней как то не «прилипало» до тех пор, пока родичи не написали на бумажках самые разные имена и не рассыпали эти бумажки на её одеяльце. Она ухватила Таню…
Город сузился потому, что уходя на работу и на учёбу папа и мама оставляли меня с сестрой и я, которому и самому то ещё не исполнилось пяти должен был за ней присматривать – кормить, пеленать, укладывать спать…
Таким образом моя вольница была резко ограничена, но в памяти не сохранилось ощущения досады или раздражения от этого.
Напротив я был безумно горд доверием и ответственностью, которые свалились на меня.
Всё было так разумно и естественно – папа должен работать, мама – учиться, я – присматривать за сестрёнкой.
Однажды спеша домой с бутылочкой молока, которое мы покупали у кого то на Лодочной (тамошние жители держали коров и коз) я упал и разбил бутылку с молоком. Никогда в жизни потом я не испытывал такого обжигающего чувства собственной вины из-за меня девочка осталась некормленной до прихода мамы.
Может быть эта разбитая в детстве бутылочка молока, то детское чувство неистребимой вины и сегодня, когда мы взрослые, самостоятельные люди не позволяет мне поднять голос и настаивать на своём праве старшего брата даже тогда, когда «маленькая девочка» бывает не права…
ГЛАВА 4
То ли в 50… То ли в 51 мы переехали с Красноармейской на Московскую.
Нынче подобное просто немыслимо… У папы был приятель, начальник строительного управления. Как-то раз он пришёл к нам в гости, посмотрел на нашу замечательную квартиру и сказал……
– Паша, месяца через полтора меня выгонят из начальников… На днях я сдаю объект… Поехали выберешь себе квартиру…
Мы поехали…
Долго ходили по пустому недостроенному дому – выбирали. Квартиры были двух и трёхкомнатные с длинными коридорами, чуланами и дровяными печами.
Мама склонялась к двухкомнатной, мотивируя тем, что не знает, что делать в огромной трёхкомнатной…
Однако перевесил папин аргумент, что в одной из комнат – самой большой и светлой у него будет творческая мастерская.
Мы переехали как-то ошеломительно быстро. Никаких ордеров, никаких разрешений…
Папин приятель, до того как его и в самом деле выгнали из начальников успел всё устроить – дом был ведомственный, принадлежал стройтресту.
Он торчал среди пустыря на перекрёстке между «грушевкой» и «толстухой» двумя бандитскими районами Минска. Недалеко от нас была и товарная станция с клубом Ильича, таинственным домом между рельсов товарной, в котором собирались по ночам разбойники, которых называли «бригадмильцы»… Сейчас я понимаю, что «бригадмильцы» это не название бандитской организации, а аббревиатура, которая расшифровывается как бригада содействия милиции.
Однажды, когда я работал в Новосибирске в газете «Молодость Сибири» детская моя осведомлённость здорово выручила…
В какой то занюханой пельменной мужик с пальцами синими от наколок прорывался без очереди…
Я чего-то вякнул… Он забился в истерике и дело могло бы закончиться хреново, но услыхав неистребимое белорусское «ча» и «ра» я спросил:
– Ты откуда, земляк?..
Мужик ответил:
– Из Минска…
Дальше было проще…
– Откуда, из Минска?..
– С Грушевки…
– А, я с Московской…
Проверяя меня, он спросил:
– А как Бэдю резали знаешь?..
– Ещё бы… Его зарезали в клубе Ильича, потом положили на рельсы под поезд…
Я был признан за своего, драки не случилось, а случилась полуторасуточная пьянка, встретившихся вдалеке от родины земляков…