– Друг мой, с какой стати, стал бы я показывать тебе документы. Ты в штатском, скорее всего не при исполнении… Давай так – вначале ты мне свою «ксиву», что бы я знал – имею дело с представителем власти, потом я тебе паспорт, или, что там у меня найдется в кармане..
Парень сверкнул у меня перед глазами чем-то в алой обложке.
– Нет, дорогой, не так… В развернутом виде, пожалуйста…
В развернутом виде его удостоверение свидетельствовало, что передо мной курсант школы милиции. Это, меняло положение – можно было переходить в наступление.
– Дружок,– сказал я ему, вполне благожелательно,– курсантское удостоверение спрячь от греха подалее и никому больше не показывай, твое начальство, в случае чего тебя же крепко не поймет. Если есть ко мне есть вопросы, давай… Вот здесь, недалеко отделение, но, право не знаю, стоит ли тебе туда соваться, приняв на душу – амбре от тебя…
Продолжение истории было и смешным и забавным. Парень, сбавив обороты, сказал вполне мирно…
– Ладно!.. Я тебя и так знаю… Ты ведешь передачу на восьмом канале… Просто поговорить захотелось…
История о неразделенной любви, о больной девушке, которая умирает, но его видеть все таки не хочет, о том, как душа разрывается и не находит успокоения, о том, что никто не может его понять и не с кем разделить неизбывное горе, что третьи сутки уже не спит и водка не берет – была выдержана в лучших традициях сентиментального жанра. Допускаю, что в ней некая крупица правды присутствовала, остальное было придумано и расцвечено собственной фантазией, которая заставляет жалеть себя, любимого, прежде всего. Тем не менее, я внимательно, не перебивая, его выслушал, что-то у парня, чувствовалось, болело, а способ выражения – ну, что тут поделаешь, как умеет, так и поет…
Когда исповедь иссякла, и мы помолчали, и молча перекурили – спросил: – Ну, и зачем ты на меня «наезжал», если сразу узнал, и поговорить захотел?.. Причем здесь,– Предъявите документы!– и все такое прочее?..
Парень растерялся и как-то очень искренне ответил:
– Черт его знает! Просто так – уже не могу! Привык «по-ментовски» на арапа брать!..
И не стоили бы история эта рассказа, и забыть бы ее можно было, как курьез, если бы не одно, настораживающее обстоятельство – люди в моем городе почему-то теряют издавна присущую им способность разговаривать друг с другом, как со старыми знакомыми, как с приятелями, как с соседями, земляками – доброжелательно, заинтересованно, с чувством искренней взаиморасположенности, с желанием прийти на помощь, с лукавством, которым обладают добрые сограждане, родившиеся и выросшие на одной улице, в одном местечке, если и не знакомые, то, непременно, слыхавшие друг о друге.
Все чаще ловлю себя на впечатлении – собеседники и деловые, и случайные – настороженны, недоверчивы, злобливы, агрессивны. Готовы огрызаться и отстаивать свое, никем не подвергаемое сомнению право на собственное мнение, собственные поступки. Куда подевалась знаменитая минская разговорчивость, толерантность, которые,– всегда и выгодно, отличали наш город от других.
В Москве заговорить на улице и не нарваться на грубость или на равнодушную поспешливость, можно было только если повезет встретить старого, исконного москвича. В Литве, рассчитывать на вежливость «аборигена» приходилось, не поскупившись на вежливость собственную, сказав встречному «лаба дьена» – что не так уж и сложно, в конце концов. В Тбилиси, обращаясь к встречному, следовало добавить «батоно» и сообщить, что ты здесь с семьей – это автоматически переводило тебя в разряд людей, имеющих право на уважительное отношение. Минск в этом смысле, был, пожалуй, самым демократичным и самым доброжелательным. При этом его жители не были шумными и самодостаточными, как, например, в Одессе, где простой вопрос, как пройти, на «Привоз», тут же собирал толпу спорящего народа, который вскоре забывал и о вас, и о вашей просьбе, занявшись разрешением неких собственных проблем. Нет! Минчанин всегда был ненавязчив, доброжелателен и, по возможности, точен. В этом отношении он был очень похож – на истинного петербуржца, который однажды преподал мне урок, ответив: «Извините. У меня, пожалуйста, не спрашивайте. Я очень пьян и могу ошибиться, отправив вас не в том направлении». Честное слово не придумал. Все так и было. И фразу эту запомнил почти дословно.
То, что в моем городе, что-то неуловимо изменилось, понимаю вот по каким признакам. Например, мой лечащий врач в больнице скорой помощи, очаровательная, несомненно, умная и очень знающая женщина, которая на много лет младше меня, на мое обращение: «Радость моя, милый доктор!», которое, согласен, может и не очень удачное, однако, мне, как старому ловеласу, близкое, (ну, не мог я обратиться к доктору иначе и, даже, был чрезвычайно горд, тем, что смог выговорить такую сложную фразу) – ответила, как обрезала,– Я вам не «радость ваша», и вы мне не «милый».