— Так и дурак кашу съест, была бы ложка, — сказал раздумчиво курсант, прислушиваясь.
Алексей промолчал.
— Воюют-то они чем, — подождав, снова начал курсант, — минометами, пикировщиками да танками?
— Это ты кому следует скажешь, чем они воюют… А как мы с тобой воевали нынче… тоже доложишь! — озлобленно проговорил Алексей, не оборачиваясь.
— Нынче никто из нас не воевал, товарищ лейтенант! — угрюмо сообщил курсант. — И докладывать мне некому и нечего. Я весь день пролежал один в воронке…
— Один? А я где был? — парализованно остановился Алексей.
— Не знаю. Мало ли… Там кто-то все время стрелял из пистолета по «юнкерсам». Кажется, сбил одного… Может, это вы были?
— Вот гад! — изумленно, самому себе сказал Алексей. — Рота погибла, а он… Вот же гад.
— Да кому это нужно, чтоб мы тоже там погибли? — так же изумленно, шепотом спросил курсант. — Немцам?
— Ты знаешь, о чем я говорю!
— Может, и знаю. Об НКВД, наверно?
— Вот-вот. И о своей и твоей совести…
— Ну, моя совесть чиста! — сказал курсант. — Я вчера ночью честно, один на один, троих подсадил, как миленьких… А из НКВД с нами никого не было. Ни вчера, ни нынче. Так что нечего…
Он обиженно замолчал и пошел рядом, но через минуту спросил почти весело:
— А вы как… многих вчера, товарищ лейтенант?
— Одного, — не сразу, устало сказал Алексей. — Худой, как скелет…
Курсант удивленно и немного насмешливо посмотрел на него сбоку.
— Щупали, что ли?
— Документы проверял… Он офицер был, — солгал Алексей и рукавом отер лицо.
— А я, дурак, и не подумал насчет трофеев! — сокрушенно сказал курсант. — Один вот только автомат прихватил…
Они дважды присаживались в поле и молча курили перемешанную с песком и галетными крошками махорку курсанта, запрятав цигарки в рукава, потом опять шли на северо-восток, потому что орудия по-прежнему били справа. Когда посреди неожиданно обозначилась в полумгле бурая горбатина леса, курсант сцепил локоть Алексея и захлебно крикнул:
— Немцы! Над самыми верхушками… Четверо!..
Было все сразу — волна горячего испуга («Он сошел с ума!»), вид четырех гигантов, возвышавшихся над лесом тускло блестевшими касками («Я тоже?»), и голос капитана Рюмина:
— Свои! Подходите!
Лес был шагах в двадцати, и на бегу курсант не то смеялся, не то плакал и до боли сжимал локоть Алексея. Как только под ногами с морозным сухим треском стала ломаться рыжая заросль, Алексей догадался, что это всего-навсего подсолнечные будылья, и перестал противиться руке курсанта и сам закричал что-то слезно и призывно…
Это оказались те самые скирды, где четыре дня тому назад роту встретил майор в белом полушубке. Скирды узнали еще издали, с опушки леса, и Рюмин, шедший впереди, так и не понял — сам ли он замедлил шаг или же курсанты с Алексеем настигли его и он очутился в середине и даже немного позади группы. Так, в тесной кучке, все шестеро и подошли к ним, и сразу же каждый почувствовал ту предельную усталость, когда тело начинает гудеть и дрожать и хочется единственного — упасть и не вставать больше. Остановившись, Рюмин удивленно и опасливо оглядел скирды, лес, светлеющее небо, потом перевел взгляд на Алексея и спросил его снова:
— Все? Больше никого?
Алексей ничего не ответил — это было сказано в десятый раз, — и тем же изнуренным и бесстрастным голосом Рюмин произнес:
— Тогда обождем здесь.
Курсанты один за другим молча нырнули в готовую дыру в западной стенке крайнего справа скирда, и, когда Алексей тоже наклонился над ямкой, Рюмин просительно тронул его за плечо и с отчаянным усилием сказал:
— Не нужно туда! Сделаем сами…
Они подошли к соседнему скирду, и Рюмин, захватив в горсть несколько травинок, понес их к себе, как букет, а потом стоял и с неестественно пристальным, почти тупым любопытством следил за тем, как легко и хватко Алексей вынимал из скирда круглые охапки слежавшегося клевера и тимофеевки.
— Все. Давайте, товарищ капитан, — сказал Алексей.
— Что? — непонимающе спросил Рюмин.
— Заходите, а я свяжу затычку.
Рюмин согнулся, но пролаз был низок, и он опустился на колени и локти и пополз в пахучую темень дыры под немым страдающим взглядом Алексея. И хотя влезть в дыру можно и нужно было иначе — задом, уперев руки в колени, Алексей зачем-то в точности повторил прием Рюмина. Он загородил затычкой вход и лег, стараясь не задеть капитана, и, затаясь, несколько минут ждал какого-то страшного разговора с Рюминым. Но Рюмин молчал, изредка сухо и громко сглатывая слюну. В недрах скирда шуршали и попискивали мыши и пахло сокровенным, очень давним и полузабытым, и от всего этого томительнобольно замирало сердце, и в нем росла запуганно-тайная радость сознания, что можно еще заснуть.