Это наш счастливый день
Нас с тобою поднимут вилами,
Только так будем вместе, милая.
Почему коммутатор молчит
Мы — поколение людей, которые встречают смерть, как старого друга.
Мы улыбаемся, глядя ей в лицо. Приглашаем сесть рядом. Пьём с ней на брудершафт, и в ответ вместо «прощай» слышим: «До скорой встречи».
Мы — поколение приятелей смерти.
Хорошо, что у нашей планеты нет голоса. Иначе бы я точно сошла с ума от её стонов. Мне действительно казалось, что если бы Земля могла говорить, она бы первым делом застонала от боли. Высохшие безжизненные пустыни, испещрённые взрывными воронками, протянулись на тысячи километров. Далеко-далеко, там, где располагалось одно из немногих надземных поселений, сиротливо жались друг к другу скелеты зданий.
В полуразвалившихся бетонных бараках прятались от палящего солнца обнищавшие жильцы этих мест. Подземные убежища были не резиновые, да и припасов туда присылали не так много, как хотелось бы, поэтому кого-то приходилось оставлять на поверхности. Обычно это были старики и смертельно больные, от которых всё равно мало толку, да и погибать им в любом случае совсем скоро.
Иногда на поверхность перебирались совсем молодые: истинные самоубийцы, которых крысиная жизнь в подземельях доконала настолько, что они буквально мечтали поскорее отправиться на тот свет. И напоследок взглянуть на яркое солнце, вдохнуть сухой пыльный воздух и почувствовать этот фантастический аромат бензина и гари.
Я слышала от одного старика всякие интересные рассказы о том, что здесь было много-много лет назад. Он говорил, что это были очень живописные места. Зелёные равнины, поля, маленькие деревенские домики. Город был чуть дальше.
Что осталось от этого города? То, что городом назвать нельзя. Он практически вымер, став кладбищем для тех, кто никому не нужен. Пару лет назад там ещё можно было встретить военных, но теперь не осталось ни одного. Люди с оружием могли пригодиться в других точках, но точно не здесь.
Можно подумать, в подземных поселениях дела обстояли лучше. Ничуть.
Я прожила тут почти всю свою жизнь. «Почти» — потому что моё раннее детство прошло на военной базе. Её разгромили, отец погиб, а меня и маму эвакуировали. И бросили здесь. А потом я и вовсе осталась в убежище одна: моя мать была медиком, а они на поверхности всегда нужны. В убежище тоже был свой медперсонал, но они всего-навсего выдавали необходимые медикаменты, вот и всё. Раз в три месяца приезжал фургон с лекарствами. Их привозили не так уж и много, поэтому приходилось вести строгий учёт.
Та же самая ситуация обстояла и с пропитанием, только им убежище снабжали чуточку чаще: раз в месяц. Каждый день в подземелье образовывалась целая очередь на получение сухпайка. Небольшой пакет содержал в себе запас пищи на целый день: бутылку питьевой воды, банку тушёнки, ломоть хлеба, три протеиновых батончика, ёмкость с кашей быстрого приготовления и шоколадку. Вот, собственно, и всё. Завтрак, обед и ужин. Ешь когда захочешь и сколько угодно, но если расправишься с пайком раньше времени, придётся ждать утра следующего дня: только тогда тебе выдадут новую порцию.
Когда мне стукнуло двадцать, я начала задумываться о том, чтобы выкарабкаться на поверхность. Я была готова пойти добровольцем в военный отряд и помереть в первой же перестрелке, ну или на худой конец свалить в город и жить там в ожидании своей кончины. Но всё как-то не клеилось. Здесь у меня была работа: по вечерам я помогала с сортировкой продуктов по отдельным пакетам, а утром раздавала их. В последний день каждого месяца к выходу из убежища подъезжал большой грузовик, на кузове которого красовалось изображение улыбающейся девушки с пустым взглядом и банкой тушёнки в руках. Одинаковые коробки с едой сгружали на склад, и каждый день мы — я и ещё несколько девушек чуть постарше — собирали следующую порцию пайков.
Однажды наша начальница Мелани, тщательно следившая за всем процессом, не досчиталась нескольких коробок и поинтересовалась у водителя, почему не привезли хлеб. Тот лишь развёл руками и сказал, что сейчас сильно урезают пропитание во всех убежищах. Мол, та доля, которая предназначалась нам, досталась военным. Конечно же, это вызывало жуткое возмущение, но поделать-то мы всё равно ничего не могли. Я лишь подумала о том, какой же завтра утром будет скандал, когда люди начнут вскрывать свои пакеты и обнаружат, что хлеба там нет. И, судя по выражению лица Мелани, не одну меня посетила подобная мысль.