В тот день мы замешкались и отправились в обратный путь поздней, чем обычно. Уже сгущалась тьма, а мы все блуждали по кладбищу и, поскольку надо было спешить, шагали прямо через могилы. Я думал: мертвые сейчас схватят меня за лодыжки и утянут вниз, к себе, потому что я, собственно, принадлежу к ним и ускользнул от них лишь на время. Но наконец закончилось и это, как кончается всё. Мы проходили мимо церкви, ярко освещенной, и мне вдруг очень захотелось войти туда, ведь я еще ни разу не бывал в храме. Я попросил маму; оказалось, она разделяет мое желание, но в тот день выполнить его было нельзя, а позже тоже не получилось - потому что позже мы всегда ходили на кладбище вместе с моим отцом, а он и слышать не хотел о посещении церковной службы. Вероятно, разочарование по поводу подарков так легко возникало у меня, потому что прежде случалось ужасное, - и я несправедлив к родителям, когда упрекаю их в том, что они не выполнили какую-то мою просьбу, хотя это было в их силах. Так или иначе, могу с уверенностью сказать: неомраченную радость - в рождественский праздник - я испытал лишь однажды. Тогда я получил в подарок корову, сделанную 375 из гипса, а сверху обтянутую раскрашенной замшей. Корова очень напоминала скульптурный эскиз: у нее выступали ребра и другие кости, имелось вымя с четырьмя сосками и сзади, между ляжками, - отверстие. Это животное доставило мне огромную радость; я спрятался с ним под стол, лег на ковер и рассматривал его снизу: видел брюхо коровы и ее разбухшее вымя. Может, тогда я и пережил впервые чувственное наслаждение; во всяком случае, помню, что удовольствие было совершенным, а радость, с какой я ощупывал вымя, превышала всякую меру. На основании этой истории я позже пришел к выводу, что радовать могут только подарки, которые правдивы, и что детям для их игр нужно дарить только зверей, имеющих нормальные половые органы и анальные отверстия, и только таких кукол, которые, если их раздеть, выглядят как настоящие мальчики или девочки. Добиться такого несложно, а затраченные усилия окупятся сторицей.
Но люди не хотят этого понять, предпочитая нечестность и внутреннее неправдоподобие.
Я в своей жизни нечасто испытывал стыд, не стыдился даже в тот день, когда сбил палкой засохшие комнатные вязы: решив, что они, неблагодарные, не желают расти, хотя я их регулярно поливаю. Однако основания для стыда у меня имелись, потому что на самом-то деле крошечные деревца уже начали пускать ростки, и если бы кто-то вовремя сказал мне об этом, если бы убедил в моей глупости, я бы заплакал и раскаялся. Но взрослые поступили иначе: выпороли меня. Мне, правда, объяснили: я наказан за то, что погубил растения; но все равно они были неправы. Я сам нашел эти деревца на дороге, с особой заботливостью принес их домой, и посадил, и каждый день поливал. Они вздумали засохнуть, несмотря на мою любовь,- и в этом была их неправота; а то, что я потом в приступе ярости уничтожил их, поскольку не хотел больше ждать, когда эти упрямцы соизволят у меня прижиться, было моей неправотой, и возникший между нами конфликт следовало как-то разрешить. Вместо этого взрослые вмешались в него, выпороли меня за необдуманный поступок, обозвали злыднем - и я, возмущенный их неправотой, растоптал последние пеньки проклятых растений, которые попытался спасти, за что они отплатили мне злом. Итак, я себя не стыдился.
Чувство стыда пришло ко мне другим, необычным путем. Я испытал стыд, когда впервые увидел в зоопарке - запертыми - больших сибирских тигров, которые смотрели куда-то поверх меня. Кровь бросилась мне в голову; казалось, голова сейчас лопнет, и я оттуда ушел. Но вскоре вернулся к клетке и очень старался втолковать тиграм, что не я виноват в их несвободе; однако они мне не верили, не хотели ничего слушать, они считали, что, заплатив за входной билет, я тоже сделал вклад в доходы зоопарка, ради которых они и сидят в тюрьме. Я начал ужасно плакать и молился, чтобы мне было дано свыше понимание языка зверей; но в конце концов сказал им просто по-немецки, что я их очень, очень люблю, что я хочу к ним в клетку, хочу их облизывать, и что они даже могут меня сожрать -только пусть поверят, что я их люблю и что я не виноват в их несвободе. Я так сильно плакал перед ними и так хотел их освободить... Но вместе с тем понимал, что ничего из этого не получится, что в итоге их просто пристрелят. После я еще два или три раза приходил к их клетке и приносил им в дар всю мою печаль, лишь бы они порадовались, - но они моего дара не приняли.