Все воспоминания, привезенные из других городов, похоже, его покинули. Он сознавал теперь только себя, только ощущения этих мгновений. Живая жизнь - вот все, что он чувствовал под одеждой, да и то совсем неотчетливо: толика тепла, какой-то бессмысленный порыв... Ничто, казалось, не соответствовало его смутному влечению - зеркальной тени, отбрасываемой им самим.
Он сказал вслух:
- Переживания жителей этого города не имеют ничего общего с моими. - И, помолчав, добавил. - Мы ходим по улицам, пока наша любовь не испортится.
С тем и шагнул к двери, решившись нажать на ручку и - силой ли, хитростью ли - проникнуть внутрь.
В то же мгновение окно погасло: стало таким же черным, как прочие окна на этом фасаде и еще тысячи - вдоль нескончаемого бульвара. Одновременно с окном погасли и уличные фонари; точнее, внутри них что-то еще теплилось, но света они почти не давали. Казалось, на город опустилась пелена черного дыма.
Матье сразу отказался от намерения войти в дом. В первую минуту он в самом деле ничего не мог разглядеть.
- Нынешней ночью это было последнее светлое окно в городе. Теперь нужды в уличном освещении нет. Город транжирил свет, пока хоть один человек давал понять, что еще не спит. Все, кто не спит и сейчас, сидят в темноте, или за черными ставнями, или в подвалах без окон.
Странно: почему-то он был уверен, что не все горожане поддались сну... он ведь и сам не поддался... и что как раз они-то, эти где-то затаившиеся Бессонные, в чем-то сродни ему... что он - один из них. Окно, привлекшее его своим светом, теперь утратило для него всякий смысл. Взглянув напоследок вверх, он даже не вспомнил, какая из черных мертвых глазниц совсем недавно была живым глазом.
Он с удовлетворением отметил, что, привыкнув к отсутствию света, опять начал различать очертания домов, тротуар и трамвайную линию. Он пошел дальше - в сторону, противоположную той, откуда пришел. Мысли его не были отчетливыми или навязчивыми. Он мог бы сказать, что чувствует себя сонным - не усталым, а всего лишь утратившим внимательность, равнодушным по отношению к своему состоянию и к темному городу, - что все как бы расплывается. «Мы ходим по улицам, пока наша любовь не испортится», - подумал он еще раз.
Эта фраза ничего для него не значила, а только подчеркивала, неизвестно зачем, что он - уже взрослый, что никакие побуждения взрослых ему не чужды.
По прошествии какого-то времени он пожалел, что не проник в дом. «Тот человек наверняка еще не успел заснуть, - убеждал он себя. - Я мог бы присесть к нему на кровать, и мы бы что-то друг другу рассказывали или задавали вопросы». Воображаемая встреча так и не обрела четких контуров. Он не видел мысленно ни конкретного мужчину, ни женщину. А о детях вообще не думал. Только жалел, что не был достаточно решительным. И дал себе слово не упустить следующего шанса. Тем более, что, как ему пришло в голову, люди, которых он может встретить в дальнейшем, все будут его поля ягоды: беспокойные и бессонные, в противоположность тем местным жителям, которые уже заснули - а значит, наверняка чем-то отличаются от бодрствующих.
Матье попытался как-то сформулировать для себя эту разницу. Но какое бы представление он ни вызывал в своем воображении, оно тотчас тускнело. Спящие и бодрствующие сливались воедино, уподобляясь ему самому, обретая общую чудовищную идентичность: как если бы все в мире были Матье, этим взрослым человеком со взрослыми побуждениями, двадцати трех лет от роду, которому еще нет нужды думать о смерти, у которого за плечами двадцатитрехлетнее прошлое, несущественное. Да, в нем периодически пробуждалось любовное влечение; но благодать на него не снизошла. Он тоже ходил по улицам, ибо в свои двадцать три года был вполне заурядным человеком, а счастья не испытал. Одни ходят по улицам с женщинами, другие - с юношами. Такое не утаишь. Остальное - профессиональные хлопоты, скука, болтовня об искусстве, собор Святого Петра, египетские пирамиды, Бах, Окегем[49] или Стравинский, китч или Шекспир, Бог или космическое пространство. Глянцевые журналы заменили людям мозги. Свихнуться можно. В конце вас либо закопают, либо кремируют. Других вариантов нет.
Он сказал с раздражением:
- Я упустил возможность узнать, каковы на самом деле здешние жители. Мне трудно представить себе сон всех этих незнакомцев. Я знаю только, что они лежат; но для меня они не имеют лиц. Вспоминают ли они поэта Пифагора или медузу Тукки? Просовывают ли голову между ляжками, чтобы снять шляпу перед собственной задницей? Мне бы надо увидеть хоть одно лицо. Нельзя рассуждать о кошачьей морде, если ты ни разу в жизни не видал кошки; иначе тебе примерещится жаба или блин. А этих, здешних, я так и не увидел.
49
Йоханнес (Жан) де Окегем (1410-1497) - франко-фламандский композитор, известный в основном как автор месс.