- Нет, - сказал он решительно, опуская протянутые руки, - не сейчас.- И поднялся с колен. Больше он Эльвиру не видел. Только слышал ее голос. Зов. Она позвала грума. Тот пришел. Матье видел в зеркальной стене, как грум вошел через дверь, прежде им, Матье, не замеченную.
Голос Эльвиры был слабым, но отчетливым:
- Верни господину Матье пятьдесят франков. Он не хочет меня...
Матье сказал в лицо груму:
- Я не давал тебе пятьдесят франков. Я никому не давал пятидесяти франков. Это ошибка.
- Верни их ему, Ослик, - произнес голос Эльвиры, - он ведь тебе заплатил. Он в них нуждается. Он беден. Кроме этих пятидесяти франков у него ничего нет.
- Тут дело в другом. Вы ошибаетесь. Грум не потребовал с меня денег. А по своей воле я тоже ему ничего не дал.
- Выведи его, Ослик, через черный ход. Парадная дверь заперта. Не слушай этого господина! Делай, что велю я!
- Тут дело в другом, - повторил Матье.
Но он уже двинулся к двери, уже переступил порог.
Грум тотчас оказался рядом.
- Почему же так вышло? - спросил Матье.
- Вы не целовали меня, мой господин. Вы не расстегивали мне литовку...
- А если бы я сделал это сейчас, уже узнав кое-что... но еще больше упустив?..
- Вы можете, мой господин. Но это ничего не изменит. Пути назад нет.
Матье почувствовал, что вот-вот заплачет. Но слезы не приходили.
- Если я это сделаю, Ослик? Похоже, ты не такой строгий, как Эльвира.
- Мне все наши посетители одинаково любы. Но вы не вернетесь назад. Вы не сможете. Эльвиру вы больше не найдете.
Матье остановился. Грум воспользовался моментом, чтобы вложить в повисшую руку гостя пятидесятифранковую купюру.
- Нет, - сказал Матье, - я не давал тебе денег.
- Вам эти деньги понадобятся, - ответил грум. - Вы заблуждаетесь насчет своего положения. Ваши карманы пусты.
Матье ощупал карманы. И сунул купюру в самый дальний из них, боковой.
- Почему ты так добр ко мне, Ослик? - спросил Матье.-Я ведь не дал тебе чаевых и не был с тобою ласков...
- Потому что вы одиноки, мой господин.
- Что ты обо мне знаешь?
- Я ничего не знаю... ничего о вас, мой господин; но каждый час имеет свои свойства, они влияют на наше поведение...
- И что же, сейчас черный час?
- Нет, мой господин.
- Но именно такой час я пережил здесь.
- Такого, мой господин, еще не было.
Матье опустил голову, чтобы спрятать лицо. Он вспомнил о переменившихся глазах Эльвиры, их безжизненной пустоте. И вздрогнул. Потом поцеловал грума. Он не почувствовал, что губы у мальчика холодные и имеют нехороший привкус нечищеных зубов. Он уронил голову на плечо Ослика, обнял его за шею. В нем словно открылись все шлюзы: из глаз хлынул слезный поток, и рыдания сотрясали тело, как лихорадка. Он не знал, о чем плачет; но было так утешительно целиком предаться боли, казалось, не имевшей причины. Когда мощная буря внутри него улеглась, а слезы иссякли, он услышал, как грум сказал:
- Нам тут нельзя стоять. Мы должны идти дальше.
- Да, - Матье отодвинулся от Ослика и попытался сообразить, где они.
Они стояли в тускло освещенном грязном коридоре, очень длинном, выложенном щербатыми каменными плитами, без окон, с дверью на заднем плане. К ней они и направились.
Грум поддерживал Матье под локоть, как друга. Матье опять остановился.
- Я не хочу отсюда уходить, - сказал он.
- Всякая воля коротка. Всякое хотение преходяще, - ответил грум, потянув Матье за руку.
Они добрались до двери, вышли во двор, окруженный молчащими домами. Через подворотню прошли во второй двор, на первый взгляд не отличимый от первого. Имелся, как оказалось, еще и третий. Когда они пересекли и его, Матье увидел четырех человек, стоявших кружком, сбоку от дороги, у ворот, за которыми начинался третий переулок. Матье присмотрелся к ним. Он подумал, что увидел достаточно, чтобы ухватить их поверхностное. Вот парень, ему пятнадцать или шестнадцать: много плоти, сильный, с темным пушком над верхней губой. Вот девушка, четырнадцати- или пятнадцатилетняя: много плоти, сильная; бессознательная жизнь рассеяна по всему ее телу. И два паренька помладше, лет четырнадцати-пятнадцати: оба -нежнее старшего, с более чувствительной кожей; оба неуемны в желаниях, но замкнуты в себе.
«Они вожделеют друг к другу; но говорят ни к чему не обязывающие слова», - подумал Матье. Когда он и грум подошли ближе, кружок распался. Четверо прислонились к стене, сделались неподвижными, как мумии; в ожидании чужаков вооружались похабными словами - на случай, если с ними заговорят. Матье, ведомый грумом, молча прошел мимо.