Вечер
Парк лежал во тьме, как если бы пребывал вне судьбы. Старые и молодые деревья на своих местах ждали следующего дня, всех тех дней и ночей, какие надеялись провести в этом парке. Парк был красивый, большой, с травянистыми полянами, на которых пышно разросся дикий английский белый клевер. Правда, в это время года землю уже покрывали сухие листья, а для последней травы у вечера нашлась только невыразительная темно-серая краска.
По одной из аллей в семь часов пополудни шагает человек. Темнокожий. Это Гари, матрос. Его никто не узнает. Он и не хочет, чтобы его узнавали. Когда-то его, еще мальчика, обнял и поцеловал ангел - то было прекрасное, дикое мгновение, по тогдашнему ощущению тринадцатилетнего. Потому-то он и пришел сюда в этот вечер: пересекает парк, спешит к солидному дому, живущему сейчас лишь несколькими слабо освещенными окнами. Немного света падает на газон. На нижнем этаже светятся три окна, на верхнем - два. Понятно, что комнаты за окнами большие; однако в них горят неяркие лампы. Кажется, будто в помещениях никого нет, будто лампы зажгли лишь затем, чтобы в доме не было совсем уж темно... или будто там один-единственный человек, читающий книгу... а может, погруженный в мечты. Но Гари обходит стороной световые пятна: не хочет, чтобы его заметили. Он, остановившись, наблюдает за тремя нижними окнами. Очевидно, прикидывает, могут ли его оттуда увидеть. Шторы задернуты. Никто не прячется в их складках. А свет - это почти ничто. Успокоившись, Гари теперь уверенно идет дальше. Приближается к каштану, ствол которого легко обхватить руками. Не долго думая, карабкается на дерево, достигает высоты двух освещенных окон; с крепкой ветки, под прямым углом отходящей от ствола, перепрыгивает на карниз, стучит в окно. Открывают ему почти мгновенно. Его ждали. Окно, значит, служит для него входом. Он спрыгивает с подоконника. И оказывается в комнате. Лицом к лицу со своим другом Матье. Единственным сыном Бренде, директора одноименного пароходства: человека, который сидит сейчас этажом ниже, где-то за тремя слабо освещенными окнами; человека, с которым Гари не хотел бы встречаться, из-за которого ему и пришлось влезть на дерево, чтобы проникнуть к другу через окно.
- Гари...- сказал Матье. И сделал неловкое движение, будто собирался обнять матроса. Он даже округлил и выпятил губы, словно предчувствуя, что они мягко соприкоснутся с другими. Однако руки упали, прежде чем завершился жест их-протягивания-навстречу; губы приняли обычный вид, - Ты снова здесь, - глухо продолжил юноша, возбужденный, но уже утративший мужество.
- Да, - сказал Гари, - я ведь писал тебе, что приду.
- Я знал, что «Матильда Бренде» сегодня утром войдет в гавань, - сказал Матье, - я день за днем слежу за ее маршрутом. Это единственный корабль нашего пароходства, который вызывает у меня интерес.
- Тебе так важен я? - простодушно спросил Гари.
- Конечно, мне важен ты, а не сам корабль, - ответил сын директора пароходства. - Не знаю, чем ты занимаешься на борту, что делаешь в те или иные часы. Но я всегда помню, когда вы прибываете в гавань, когда ты сходишь на берег...
- Ты мне завидуешь из-за девушек... - сказал Гари весело, грубовато, вульгарно.
- Это не зависть, - тут его друг запнулся. - Я просто боюсь за тебя.
- В девушках я разбираюсь. Не бегаю за каждой курвой...
Гари тут же запутался в словесных дебрях. Матье попытался было движеньем руки отмахнуться от скользкой темы. Но молодой матрос очень хотел завершить свою мысль. И потому предостережения не заметил.
- Ты не умеешь требовать. Ты слишком застенчив. О тебе даже не сказажешь, что ты неудачлив в любовных делах, поскольку ты и не пытаешься завести подружку. Я еще в прошлый раз предлагал, что найду для тебя красивое, чистое, уступчивое созданье... вполне по твоему вкусу. .. стоит тебе только захотеть.
- Гари... это очень великодушно с твоей стороны; однако твое предложение нелепо. Я устроен по-другому, чем ты. То, что тебя возбуждает, меня оставляет равнодушным. Я, в отличие от тебя, не дикарь. Я знаю, ты не способен существовать иначе как будучи свободным и нарушая всякую меру. Таков твой закон. Ты расточаешь себя, но, как всякая красота, обладаешь преимущественными правами. К тебе отовсюду стекается дань. Не представляю себе девушку, которая устоит, если ты взглянешь на нее, коричнево улыбаясь, выпятив губы и со спокойным призывом в темных глазах...