— Что?
— Ваш оранжад сладкий?
— Да, — буркнул Валерио, которого бесстрастный тон Гордзоне начал раздражать.
Человек этот был ему противен. Благодаря ловко придуманной системе ссуд, он поставил в зависимость от себя большинство рабочих, трудившихся в его обширном поместье. Валерио хотел было ускорить ход беседы, однако его удерживало воспоминание о люгере Сандро.
— Пейте, доктор! Это апельсины с моих плантаций. Вы должны оценить!
— Спасибо.
— Экспортирую их в Англию. У меня там появились отличные клиенты. Между нами говоря, англичане…
— Я пришел поговорить о Сандро, дорогой господин Гордзоне! — сухо прервал его Валерио.
Гордзоне бросил на него колкий взгляд.
— Верно. Вы проявляете интерес к этому парню… И что же? О чем речь? Вы позволите мне закурить? Дым не помешает вам?
— Сандро сказал мне, что ему с минуты на минуту грозит выселение.
Валерио произнес это суровым тоном, глядя Гордзоне прямо в глаза.
— Видите ли, доктор, у меня есть поверенный, который занимается такого рода делами. Вопрос о продаже «Палермо» — это, в сущности, тоже его дело.
— Не могли бы вы сказать ему, чтобы он отсрочил выселение Сандро?
— Надо подумать. Должен признаться вам, что Сандро давно уже не выполняет свою работу как следует. Даже когда жена его еще не болела. Я никогда не был им доволен. Поэтому мне пришлось нанять другого сторожа, который скоро приедет.
— Обстоятельства исключительные. Куда Сандро деваться с больной женой?
— Конечно, конечно… Послушайте, пускай он договорится с тем, кто его заменит! Какого черта! Дом просторный. Там две прекрасные комнаты. Это вполне разумно. Каждому по комнате, пока все не уладится.
Внезапно Валерио почувствовал страшную усталость. И скорее всего, то была усталость души, а не тела. Словно сквозь толщу стекла он видел Гордзоне, продолжавшего говорить, положив руку на живот:
— Не могу же я пойти на то, чтобы мои владения оставались без присмотра, да и оставить нового сторожа на улице тоже не могу.
— А вы успеете вовремя предупредить вашего поверенного? — мрачным тоном спросил Валерио. У него появилось ощущение — пока еще смутное, — что собеседник, угадав его усталость, насмехается над ним.
— Моего поверенного? Да я сейчас же ему позвоню при вас.
Не успел Валерио и слова сказать, как Гордзоне уже бросился к телефону и стал набирать номер.
— Сандро наверняка сможет договориться с новеньким. Это славный малый. Я его знаю. Они поладят.
— Надеюсь, — произнес Валерио, забиваясь поглубже в кресло. Он уже был далеко от Сандро. Возле Трапани он знал один домик на самом берегу среди сосен…
— Алло! Попросите, пожалуйста, мэтра Адзопарди!
…Уединенный домик с садом, окруженным высокими, увитыми плющом стенами. И всюду герань. Он мог бы снять его на две недели до наступления летнего сезона. Две недели помогут ему прийти в себя. Две недели с Кларой…
— Мэтр Адзопарди уже ушел?
«Посмотрим, что затевает этот проклятый бандит. Он обманул немало людей. Может, и меня хочет провести, скотина!..» С Кларой. Целых две недели. Читать. Мечтать, заниматься любовью. Клара наверняка согласится поехать. «Остается Анджела. Нелегко будет сразу после четырехмесячного отсутствия объяснить такую разлуку, заставить ее понять, что я хочу уехать один, без нее, на две недели. Дело, в общем-то, заведомо пропащее!»
— Хорошо. Как только он вернется, попросите его, пожалуйста, заглянуть ко мне, прежде чем он пойдет к Сандро Голли… Да, сегодня после полудня… Да… Он должен устроить нового сторожа.
«Тонкие пальцы. Играет на пианино. И перстень золотой». Валерио протянул руку, рассеянно выпил глоток оранжада. А между тем, провести две недели с Кларой, не таясь, прогуливаться, купаться, плавать… «Любовь — это Божий дар». «Тот, кто умеет любить, сумеет достойно и умереть, Господь смилуется над ним…» То были надписи над картинками в миланском журнале, который Валерио снова начал листать. Но Гордзоне уже повесил трубку.
— Вот видите, — сказал он с насмешливым видом, — стоит воззвать к моим добрым чувствам, и я не останусь глух к этому зову!
Его тон просто взбесил Валерио. Он закрыл журнал и взглянул на Гордзоне.
— Если бы ваши добрые чувства не отозвались, — сказал он, — я обратился бы к вашему инстинкту самосохранения.
Ему сразу же пришлось пожалеть о своей несдержанности. Страшно побледнев, Гордзоне встал, его губы тряслись от гнева.