Как только он вошел, его тут же проводили в кабинет главного инспектора Фазаро.
— Садитесь, доктор, прошу вас.
На столе Валерио сразу увидел люгер, лежавший рядом со стопкой папок.
— Вы читали утреннюю газету? — любезно спросил инспектор.
— Нет.
— Там опубликован краткий отчет об этом деле. Но я дожидаюсь вечерних газет из Неаполя. Уж эти-то, по своему обыкновению, состряпают из этой истории целый роман.
Он улыбнулся. Он так и не снял бежевого плаща. От него слегка пахло лавандой. На нем был довольно яркий галстук, желтый в тонкую черную полоску, и Валерио обратил внимание на его ухоженные руки, ухоженные, но тем не менее сильные, нервные, с короткими пальцами.
— Почти вся первая страница посвящена сегодня международной обстановке.
Он с презрением щелкнул по утренней кальярской газете. Возможно, он сожалел, что убийству Гордзоне не отвели места побольше.
— Война, доктор. А вы в нее верите, в эту войну?
Наклонившись над письменным столом, он глядел на Валерио, слегка вытянув вперед голову, словно придавал его ответу большое значение. Его тщательно причесанные волосы блестели. Он походил на светского танцора, привыкшего очаровывать богатых старых дам в дансингах на модных пляжах. Валерио держался настороже. Этот парень был умен и отлично владел своим ремеслом. Он, должно быть, умел вытягивать признания у людей, которых допрашивал, не повышая тона, не раздражаясь и не угрожая, все с тем же привычно приветливым видом. «Подумать только, ведь он, возможно, знает, что Сандро прячется у меня, и просто разыгрывает комедию!» Валерио, однако, не стал поддаваться этой мысли и спокойно ответил:
— Прежде всего, мне кажется, что сейчас на этот счет ведется умелая кампания в прессе, умелая и хорошо продуманная.
— Вы не верите в угрозу скорой войны — войны, которая может разразиться в ближайшие месяцы?
— О! — молвил Валерио. — Угроза, возможно, существует и вполне реальная…
И он поднял руку, словно желая тем самым сказать, что не имеет никакого особого мнения на этот счет. Он по-прежнему держался настороже. Порою взгляд его останавливался на люгере, дуло которого было повернуто к нему. Маленькое черное отверстие, похожее на сложенные губы, казалось, предостерегало: «Тсс!», советуя ему быть осторожным и немногословным.
— Что вы имеете в виду под «хорошо продуманной кампанией прессы»?
— Большинство наших газет оболванивают нас идеей неизбежной войны, то есть, иными словами, вынуждают нас согласиться с ней заранее, смириться. Это психологическая подготовка, результаты которой вам, конечно, известны.
— Вот как? — с некоторым удивлением сказал инспектор.
— Когда полиция преследует какого-то человека, о котором ничего не знает, она дает сообщения в газетах, где утверждает, что его арест неизбежен, что след его обнаружен, что это всего лишь вопрос времени и что, само собой разумеется, необходимо строгое соблюдение тайны. И в девяти случаях из десяти человек, которого разыскивают, совершает грубые ошибки, считая, что ему грозит более серьезная опасность, чем он предполагал.
— Что за идея! — воскликнул, заинтересовавшись, Фазаро. — Мы никогда не прибегаем к подобным методам, уверяю вас.
— Я и не говорил, что речь идет о каком-то методе.
— Вы сказали: «Полиция дает сообщения в газетах…»
«Черт возьми, — подумал Валерио. — Я здесь всего-то каких-нибудь пять минут, а он забросал меня вопросами и, судя по всему, следит за каждым моим словом. Далеко же у него заходит профессиональная привычка». И хотя держался он вполне непринужденно, было ясно, что ему не удается скрыть свое раздражение. Он поймал себя на том, что нервно барабанит пальцами по подлокотнику кресла. Острый взгляд Фазаро смущал его.
— Я имел в виду, — сказал он, — что полиция дает иногда сообщения такого рода, чтобы оправдать свои промашки в глазах публики, а человек, которого преследуют…
— A-а! Теперь ясно… Я понял.
— Точно так же и в отношении войны: изображая ее как неизбежную, газеты, на мой взгляд, опасно настраивают умы.