— Это были ваши дети… — взволнованно сказал Валерио.
Тут Казелла сурово взглянул на него. И выражение, преобразившее его глаза, тот странный блеск, что постепенно выкристаллизовался в них, отражали самую настоящую ненависть.
— Кто вам сказал, что речь идет о моих детях? — проговорил он с отвращением и презрением в голосе. — Я просто цитирую вам Шекспира, синьор! Я цитирую вам слова Макдуфа, когда он узнает, что Макбет погубил его жену и детей: «What, all my pretty chickens and their dam at one fell swoop!»[26]
Он всхлипнул, положил руки на стол и, уткнувшись в них лбом, снова прошептал:
— Моя личная жизнь никого… не касается.
Валерио немного подождал. Часы показывали половину первого. Пора было идти. Этот человек разбередил его душу, словно провел по ней мечом. И теперь внутри у него кровоточила огромная, пылающая ссадина. Он встал. Казелла уже заснул. Подошел официант.
— Оставьте его, — сказал Валерио.
Он заплатил по счету и вышел.
II
Уже был виден пароход. Довольно плотная толпа теснилась на набережной. Высоко в небо вздымались облака, похожие на опоры гигантского собора, над морем струились блестящие полосы пара, окрашенные по краям в голубой цвет. Валерио поставил машину возле выстроившихся в линию бочек. «Не мучь себя, любовь моя. Ты ведь знаешь, я полностью принадлежу тебе!» То был голос Клары, но Клара не знала, что Сандро прячется у него в доме. В том самом доме, куда вскоре должна войти Анджела. В эти нескончаемые часы решалась вся его жизнь. Падавший с неба свет, словно кремнистая пыль, ранил ему глаза. Он с горечью смотрел, как растет, словно рождаясь из морских волн, пароход с красной трубой и черным корпусом. «Слишком рано, моя девочка! Слишком рано! Ты вернулась на неделю раньше. Ты слишком поторопилась, потому что, конечно, любишь, любишь меня, но эту неделю тебе следовало подарить мне!» Казелла что-то там говорил по поводу самоубийства. Но ему никак не удавалось в точности вспомнить его фразу. «Портичи» увеличивался в объеме не только на море, но и в его пылающей голове. Все могло рухнуть за одну секунду. Фазаро всегда начеку! И все остальные враги, подстерегавшие его, тоже… Над толпой стоял гул. По воде дока скользили лодки. Временами веяло запахом ила, соли и смолы. Где-то за холмами гудел самолет, потом нырнул вдруг в огромный котел, где кипело солнце, и, медленно развернувшись, исчез в туманной дымке. Валерио понимал, что должен сделать усилие и преодолеть свое замешательство, дабы скрыть от Анджелы и тестя затаенную боль. Ему следовало придать своему лицу соответствующее выражение, постараться забыть, забыть… «Портичи» миновал дамбу. На солнечной стороне стекла его сверкали. Труба была украшена тремя белыми кольцами. Вдоль бортов теснились крохотные силуэты. Развевавшийся на корме итальянский флаг добавлял к унылой, размытой чрезмерным обилием яркого послеполуденного света картине веселую ноту. Среди криков, всеобщего смеха и мелькавших в воздухе платков Валерио чувствовал себя ужасно печальным, отчаявшимся, словно его снедала неизлечимая болезнь.
Не сон ли это? Рядом с ним, взяв его под руку, шла Анджела. Она радостно улыбалась, очаровательная шляпа из белого фетра обрамляла ее тонкое лицо.
— Поцелуй меня еще! — с воодушевлением сказала она.
Он обнял ее, а толпа тем временем текла мимо них. Шум голосов гулко отдавался под сводами дока. Отец Анджелы занимался багажом.
— Ты красива, как никогда, — сказал Валерио.
— Правда? — обрадованно ответила она, закусив губу. На ней было шерстяное платье, забранное в талии блестящим красным поясом, застегнутое на большие плоские пуговицы того же цвета.
— Я боялась, что разонравилась тебе, — сказала она и сжала ему руку.
— Ты с ума сошла.
— Твои письма пугали меня.
— Мои письма?
— О, с этим покончено. Не будем больше говорить об этом. Ты рядом. И я тебя люблю.
Поравнявшись с ними, какой-то старик лукаво подмигнул им.
— Дорогая, время без тебя тянулось так долго. У меня душа ни к чему не лежала.
Он нежно поцеловал ее в щеку, обнял рукой за плечи, и эти жесты, казалось, избавили его в какой-то мере от чувства вины, сдерживавшего его и заставлявшего слова застревать в горле. Латанса еще не вернулся. Но Валерио видел его высокую фигуру и лысый череп возле багажного отделения.
— Мне следовало бы помочь твоему отцу.
— Да нет же. Оставь его… А знаешь, я научилась ездить верхом на лошади! В последние дни доктор разрешил мне совершать прогулки. Я купила великолепный костюм, но не взяла его с собой. Мы приглашены на Пасху. Надеюсь, ты сможешь, наконец, вырваться на свободу и нам удастся сбежать, а?
26
«Всех моих цыпляток с наседкой вместе — всех одним налетом!»