Спустя время стыд немного утих, однако навалилось вдруг ощущение острого одиночества и тоски. Как будто чего-то до боли не хватало, чего-то жизненно важного, но вот чего именно – не понять. Это ощущение давило и угнетало, вызывая резкие перепады настроения. То её всё бесило – могла взвиться на малейший пустяк; зло язвила и огрызалась; дерзила даже Изольде в те редкие дни, когда всё же появлялась на парах. А то наоборот впадала в беспросветную апатию и тогда могла часами валяться на кровати, слушая в наушниках какую-нибудь психоделику.
Такая ерунда творилась с ней впервые. Тогда, с Лёшей, ей тоже было плохо, но то «плохо» хотя бы казалось понятным и объяснимым. Она знала, чего хочет и как-то старалась выкарабкаться. А теперь в голове полная каша, а в душе – смятение.
И чувство одиночества не смолкало. Грызло, словно недуг, словно затянувшаяся простуда, грозящая перерасти в хроническую болезнь.
Юлька даже ездила к девчонкам в Первомайский, хотя зарекалась. Просто терпеть это ощущение одиночества и ненужности сил уже не хватало.
Однако настроение в тот день было злое, зря приехала. Как только сообщила им, что тот парень из клуба теперь её препод, девчонок как прорвало.
Сначала никак поверить не могли, а потом вопросами идиотскими засыпали. А Юльке думать о нём, говорить о нём было уже невмоготу. В итоге – психанула из-за какой-то глупой Нелькиной шутки и умчалась в сердцах.
Инна тоже по-своему нагнетала. Вообще-то она неожиданно подобрела и даже предприняла несколько неловких попыток помириться. Юлька бы откликнулась – она вообще-то совсем не злопамятна, как все вспыльчивые, и ценила вот такие первые шаги, потому что по себе знала, как нелегко они даются. Но хандра засосала, как болото, и лишнее вторжение в личное пространство она воспринимала в штыки.
Раздражало ещё и то, что у Инны, у этой со всех сторон правильной зануды, тоже появился кавалер. Такой себе, не очень, Юлька бы на него и не взглянула. Долговязый, тощий с прямым пробором, как у попа, и, главное, ещё более занудный. От их нечаянно услышанного разговора стало тоскливее, чем на лекциях по политологии, на которых половину потока неизменно клонило в сон.
Но не в этом суть, а в том, что у всех кто-то есть. Все с кем-то, а она – одна.
Летом это её не тяготило, а сейчас изрядно добавляло мрачных тонов к разгулявшейся депрессии. Была даже мысль с кем-нибудь замутить, просто чтоб развеяться. Однако и знакомиться тоже не тянуло.
22
Весь четверг кто-то упорно названивал, но Юлька тоже упорная – не отвечала. Вызовы с незнакомых номеров она и в лучшие-то времена не часто принимала. Однако в пятницу, буквально с половины восьмого телефон вновь стал надрываться. Спросонья, не разлепляя глаз, Юлька взяла трубку. И это оказалась староста группы, Любка Золотарёва.
– Аксёнова, ну наконец-то! До тебе не дозвонишься. Ты там как вообще? Жива-здорова?
– Тебе чего? – буркнула Юлька, жалея, что забыла отключить звук.
– Ничего. Тебя в деканат вызвали. Сегодня в двенадцать тридцать должна явиться. Если болела, бери справку…
Юлька отключилась. Она и правда ведь болела, и до сих пор болеет. Не телом, а душой. Ей же плохо, значит – больна. Но в деканате этого не скажешь. И не пойти нельзя.
Роман Викторович Волобуев, декан, известный самодур. Не явишься – воспримет как личное оскорбление и всё сделает, чтобы вышвырнуть.
У деканата подпирали стенку ещё два лоботряса с одинаково тоскливыми лицами. Тоже, видать, отличились.
Волобуева побаивались у них и безгрешные. Те, кто у него учились, шли на его пары, как на Голгофу. А уж те, кого он вызывал к себе на ковёр за провинность, больше напоминали мучеников накануне казни. А всё потому что выволочки он делал такие, что и заикой можно остаться. А если уж совсем не в духе, мог подать ректору на отчисление несчастного.
Вот все и тряслись, гадая, в каком декан настроении. И если бы не спасительная хандра, Юльку тоже потряхивало бы.
Парней разбирали первыми. Из-за плотно закрытой двери доносился раскатистый бас Волобуева. Отчитывал он с душой, обстоятельно, долго, так что придётся ждать и ждать. С другой стороны, израсходует гнев на них – ей меньше достанется.