Насчёт Лёши мать, кстати, тоже напрасно беспокоилась. Юлька о нём вспоминала нечасто и уж точно не рвалась встречаться.
И вообще, хорошо, что она приехала пораньше. Сумела получить место в новом, секционном общежитии, а это удача. Оно ведь почти малосемейка: две комнаты на секцию, отдельный душ, отдельная кухня, ещё и балкон, а оплата за всё это счастье – сущие гроши. Туда желающих обычно – очередь, и половина остаётся с носом. А тут так подфартило.
Единственный минус – комендант. Роза Викторовна. Злобная, крикливая тётка, которая с одинаковым энтузиазмом шпыняла и студентов, и аспирантов, и вахтёров, и гостей. И все терпели. Правда, у Юльки эта Роза Викторовна особого трепета не вызвала после маминой-то школы.
Принимая у неё направление, Роза ощупала её цепким взглядом, затем деловито перечислила:
– Попойки в комнате не устраивать. Пьяной в общежитии не появляться. Музыку громко не слушать. Парней на ночь не оставлять. За госимущество отвечаешь лично. За любое нарушение – сразу выселяю без разговоров. Общежитие закрывается в двенадцать, придёшь позже хоть на минуту – останешься ночевать на улице. Ясно?
– Ясно, – буркнула Юлька, мысленно приказывая себе просто смолчать. Не огрызаться, не спорить, не возмущаться – смолчать, прикусив язык.
Не то чтобы она собиралась пьянствовать или портить госимущество, но эти рамки, запреты, ограничения всегда внушали желание поступить вопреки. Не назло кому-то, не ради эпатажа, а чтобы не чувствовать, что на твою личную свободу посягнули. Но с этими порывами она научилась справляться, а вот тон этой Розы, безапелляционный и пренебрежительный, так и провоцировал ответить в подобном духе, даже нагрубить, чтобы лицо её вытянулось… ну а там хоть потоп. Но эти несколько секунд удовольствия, с сожалением понимала Юлька, наверняка аукнулись бы ей немедленным выселением. Так что она молча взяла ключ и потащилась с сумками на второй этаж искать комнату №25.
Первые дни Юлька наслаждалась одиночеством. Соседка приехала буквально в последний день лета. Ввалилась в начале восьмого с многочисленными сумками. Ни тебе здрасьте, ни познакомиться. Топала, шелестела пакетами, хлопала дверцами шкафа, мешала спать. На Юльку, когда та недовольная и заспанная встала с кровати, посмотрела, как на вторженца, затем соизволила:
– Инна.
Юлька тоже представилась.
– Ты на каком курсе?
– На втором.
– А я на третьем, – сообщила важно, будто год разницы наделял её особой значимостью.
На правах старожила Инна пыталась навязать устоявшиеся правила: убираться по очереди, готовить по очереди, продукты в складчину.
– Ну уж нет, – не согласилась Юлька, смерив взглядом дородную соседку. – Я ем мало, готовить вообще не люблю. Так что каждый сам себя кормит.
Они спорили, раздражались, повышали голос. Инна на нервах то и дело снимала очки и протирала стёкла. Юлька говорила резкости, затем, чувствуя, что ещё немного и её совсем понесёт, села с ногами на кровать, упершись затылком в стену, воткнула наушники и, врубив на полную первый попавшийся трек, закрыла глаза. Не видеть, не слышать, успокоиться.
Остаток дня и следующее утро они демонстративно друг с другом не разговаривали. И в институт шли одной дорогой, но по отдельности.
***
Первой парой была вводная лекция для всего потока. Второй по расписанию – зарубежная литература. Девчонки-одногруппницы толпились у закрытых дверей аудитории, верещали, хихикали, показывали друг к другу что-то в телефонах.
Юлька встала от них поодаль. В группе за целый год она ни с кем не сдружилась. Ну хоть врагов не нажила со своим дурным характером – и то спасибо.
Особняком от остальных держалась ещё одна, Рубцова. Вот её Юлька всерьёз недолюбливала. Никогда не нравились ей такие: правильные девочки-припевочки, заучки, тоскливые настолько, что зубы сводит. А эта ещё и себе на уме. Одногруппницы к ней время от времени подкатывали, пытались зазвать туда-сюда, дуры. Но та чётко давала понять, кто она и кто они, и держала всех на расстоянии. Ну понятно, папа же там огого. Такие вот моменты Юльке тоже не нравились. Поэтому с Рубцовой она даже не здоровалась.
Сейчас вот тоже стали к ней липнуть: