Вот поэтому деятельность старшей сестры приводила её в изумление, а попытки вовлечь в движение амазонок, мягко, но твёрдо отклоняла. Женщина в её понимании — это не существо с раззявленным ртом несущееся по полю в боевом безумии и мечтающее отнимать как можно больше жизней, желательно изгваздавшись в красной краске. Нет. Женщина — это… А впрочем, над этим рано ещё думать по вполне объективным и вполне осознаваемым ею достаточно ясно причинам — возраст и, соответственно, нехватка опыта. А пока остановимся на том, что она, наверное, женщина мирной жизни в отличие от Лидии. Возможно чуть позже — она это не отвергала, что когда появится свободное время, то уделит внимание идеям сестры. Но в умственно-интеллектуальном, теоретическом разрезе, например, обосновании либо отвергании уже сделанных шагов.
Руфия забросила на диван ноги, поджав колени под себя, вновь обратила внимание на текст… Нет, ещё яблоко съем — может тогда появится желание.
Какое-то такое… ленивое настроение с утра. Смутная тревога, вообще ей не присущая. Хотя довольно бодро позанималась по риторике, истории народов Веринии, математике и философии. Сейчас наступил перерыв. В ближайшем будущем предстояла астрономия…
Вечером предстоит встреча с Его Высокопреосвященством, она выскажет свои сомнения — что он посоветует? Можно было не обращать на настроение внимания, не превращать его в осознанную проблему. Так она ведь так и делает! А вдруг что-то в этом есть? Ведь человек предупреждённый — человек спасённый. Как говорил Оберотти: «Случай рассмотренный — случай известный». Но вот Амариус Шисский иначе подходил к этому: «Во всеведеньи многие беды». Вот только относительно трактовки знаний много споров — уж слишком широк диапазон применения изречения. Говорят, это любимая фраза Ночного короля, — Руфия вздохнула, так как подобное знание, случайно почерпнутое (услышанное) от разговора горничных, совсем не относилось к академическим дисциплинам, заявленных ей отцом и советниками для изучения. Опять мысль завернула куда-то не туда…
Просто… это состояние тревоги, волнения, никак не объяснённого происходящим вокруг, приходит не впервые. Уже почти месяц накатывает на неё с неясной периодичностью желание просто лежать, не шевелясь, желательно в темноте, в крайнем случае, при свете свечи, и смотреть в потолок, исследуя абсолютно изученную поверхность, и думать, думать, грезить, отпуская фантазию в произвольное путешествие…
Что там было? Она самой себе стеснялась устраивать сеансы воспоминаний мелькавших картинок… Это было абсолютно вразрез, как это ни натянуто и отчасти смешно для четырнадцати лет звучит, тому сформированному ею образу! Отчасти Руфия с таким нетерпением и ждала вечер — чтобы поговорить со святым отцом.
Что ж, как бы там ни было, пора вставать. Уютный диван — это не самый лучший учитель. И уж точно не советчик, — она мысленно хмыкнула. Скорее — искуситель.
Ей нужно было пообедать. Горничной ещё не было, и Руфия пожелала прогуляться. Вновь улыбнулась про себя, никак внешне это не показывая — нагулять, так сказать, аппетит. Который, — почему она и развеселилась, — был таким: по чуть-чуть всего, необходимый набор веществ. Находилась ли она в относительном покое, испытывала ли физические или умственные нагрузки — порция её была неизменно скромной. Что практически всегда и в больших количествах привлекало её внимание — это фрукты и ягоды. Особенно, яблоки. О, ими бы она и вообще ограничивалась, но вода, крахмал и клетчатка не заменят мясо, молоко, кашу — и так далее.
А вот после обеда вскорости и предстояло погружение в астрономию. Но ещё хватало времени, чтобы почитать книгу.
Всё, решено: прогулка. Она решительно сунула ноги в мягкие туфли и направилась к выходу из покоев. Всё-таки, когда есть план и хотя бы малая цель — всё гораздо проще.
Двигаясь коридором к лестнице, ведущей на необходимый ей уровень, она учтиво здоровалась со встречными дворянами, их детьми и привычно игнорировала стражников, замерших в определённых местах и прислугу. Её слегка рассеянный взор внезапно вычленил изучающий взгляд молодого человека… Это неожиданно привлекло её внимание. Кажется, это Меньи, второй сын РоГичи, семьи, родственной, младшей ветви РоВенци, то ли пятнадцать, то ли шестнадцать лет. Почему так неточно, при том, что она никогда не жаловалась на память, можно было объяснить только одним — большой незначительностью этой информации для неё.